— Вся ваша вина заключается только в молодости, ну... в естественных порывах к лучшему, к некоторым, как бы сказать, идеалам, — растопырив пальцы, потряс он рукой в воздухе. — Молодости свойственны увлечения, без этого не может сформироваться настоящий человек. У меня у самого сын, будучи студентом... Да что там сын, — сам я в молодости такие номера откалывал, что... Всю Россию тогда нужно в тюрьму засадить, если уж на то пошло. И нельзя человеческую мысль упрятать в рамки законов. А у нас, к сожалению, есть любители усердствовать не по разуму. Понимаете, что хотели заварить, — подался полковник ближе к Алексею и понизил голос, — объявить вас чуть ли не главарем. Сам крикнул: «Я — социалист!..» И потом — этот флажок... Очень много нелепого в жизни, очень... Вы можете зайти в лавку и купить десять, двадцать аршин кумача; несите на виду у всех, и никто ничего не скажет, а лоскут в пол-аршина, которому копейка цена, может наделать переполох. Парадокс, а?.. Символ, штандарт, знамя!.. И, понимаете, в этот копеечный лоскут хотели закатать человеческую жизнь. В общем, черт знает что! А я им говорю: то, что Алексей Брагин выкрикнул, будто он социалист, и этим лоскутком помахал, может служить не обвинением, а его оправданием. Как вы не можете понять, господа, что это же абсолютно несерьезно! Ни один действительно злонамеренный человек не будет лезть на рожон. И что же он этим флажком — государственный строй смахнул, что ли?.. Это же было просто мальчишеской выходкой, только и всего. Ну, пожурите его, предупредите, наконец, чтобы он не позволял себе таких шуток, а делать из него преступника — это из рук вон... В общем, я взял ваше дело от этих господ в свои руки, и мы все быстро уладим. Главное в том, говорю я им, что Брагин совершенно серьезно порвал все свои прежние связи. Переписки с Петербургом он не ведет, держится тихо и скромно. У полиции уже была попытка в чем-то заподозрить его, и все это лопнуло как мыльный пузырь. И надо различать, господа, где действительно злонамерение, а где — легкомысленное озорство. А молодость всегда есть молодость со всеми ее увлечениями. Я-то отлично понимаю это... Некрасов... «Сейте разумное, доброе, вечное...», «Где мужик, там и стон...» — и так далее. Служение народу, высокие идеалы — все, все это было. И даже мой собственный сын, говорю... Только я сделал бы одно замечание: эти народовольческие идеи уже изжили себя, и вы, Алексей... Я буду называть вас Алешей. Не возражаете?
— Пожалуйста, — улыбнулся Алексей.
— Да... Так вот я говорю: вы, Алеша, несколько опоздали. Теперь даже коллеги народовольцев, революционеры другого толка, так называемые марксисты, — нападают на них, обвиняя в ложном пути. Но я вас опять-таки понимаю: у народовольцев была романтика, и это могло захватить. Но все это теперь уже в прошлом, а всякая затяжная игра, какой бы она интересной ни казалась поначалу, под конец становится скучной. Так случилось и с этой игрой в революцию. Ну, да вы сами отлично поняли это, раз отошли от всего. И, чтобы, говорю, нам со всем этим покончить, попрошу у вас, Алеша, подтверждения, что вы действительно от организации отошли и свои прошлые связи с ней считаете именно увлечением молодости, и мы все ваше дело закроем, — откинулся полковник на спинку кресла, готовый теперь слушать его.
— Я не понимаю, о какой организации вы говорите, — сказал Алексей.
— Ну, там... В Петербурге...
— Я ни в какой организации не был.
— Ну, между нами-то говоря... — добродушно посмеялся полковник. — Не думайте, что я собираюсь вас как-то ловить. Избавь бог от такой мысли. Наоборот, сам раскрыл вам все карты. И не надо скрывать от меня. Я дал самому себе слово выпутать вас из всей этой нелепой истории. В этом вся моя цель.
Признать себя причастным к какой-либо революционной организации — значит произнести самому себе приговор. Нет, пусть уж это делают господа тюремщики. Сколько рядовых, еще ни в чем не проявивших себя революционеров только по одному подозрению загнано в тюрьмы, выслано административным порядком! Алексей понимал, что все эти хитросплетения слов, которые расточал перед ним полковник с таким добродушным видом, на самом деле нужны ему для приговора судебной палаты. Но помимо этого полковник хотел от него признания в причастности к организации, с которой он, Алексей, действительно не имел ничего общего. Народники... Он сам боролся с ними и отвергал их идеи. Но не объяснять же жандарму свои взгляды! Он выслушает их, и приговор будет уже предрешен. Хитрит господин полковник, так и с ним надо хитрить.
— Ни к какой организации я не принадлежал и не принадлежу, — заявил Алексей.