— Следовательно, считаете себя верноподданным? — уточнял полковник.
— Конечно.
— На существующее смотрите, как на должное и необходимое?
— Да.
— Как на должное и необходимое… зло, добавляете про себя? — усмехнулся полковник.
— Вы напрасно стараетесь читать мои мысли.
— Да нет... Это я так, шучу, — отмахнулся полковник от сказанного. — Выясним еще только один вопрос... Как вы, Алеша, считаете... Департамент полиции, жандармское управление... по-вашему, они защищают государя императора и весь политический строй нашего государства?
— Да, защищают.
— И, следовательно, они необходимы, — как бы продолжая слова Алексея, добавил полковник. — Хорошо. И вот вам сказали бы: докажите свою преданность, свое звание истинного русского верноподданного человека. Вы согласились бы доказать?
— Я не понимаю, господин полковник, — тихо проговорил Алексей, чувствуя, как перехватывает горло приливом прорывающейся ненависти. Отвел в сторону от полковника взгляд и крепко сжал пальцы.
— Если бы, — так же спокойно разъяснял полковник, — сказали вам: молодой человек, вы считаете себя верноподданным, вы любите своего государя и, как истинно русский человек, готовы не пожалеть для него ничего. Государь император достоин этого, его именно так беззаветно любит русский народ. Но в России есть иноверцы, есть люди, желающие погубить государство и государя, и с ними надлежит жестоко бороться... И сказали бы вам: молодой человек, внесите и вы свою лепту, помогите своему государю в борьбе с его внутренними врагами. Что бы вы сказали на это?
Алексей молчал.
— Вы согласились бы помогать, допустим, нам, — верным стражам его императорского величества? Ну смелее, смелей... Отвечайте.
— Я не способен на это.
Полковник умышленно не хотел понять отказ и засмеялся.
— Скромником себя выдаете. Что значит не способны? Это уж позвольте тогда нам самим определить. А может, у вас обнаружатся такие способности, что всех нас за пояс заткнете, а?
— Вы не так меня поняли.
— А как надо понять?
— Я не согласен и не соглашусь никогда, — резко ответил Алексей и отвернулся.
— Это ваше категорическое утверждение, или, может быть, дать возможность подумать?.. Так как же, Алеша?
— Я перестану вам отвечать.
— Не надо так горячиться, я же доброжелательно настроен к вам, — чуть ли не обиделся полковник. — Неужели вам хочется за свой необдуманный выкрик, который многие слышали, и в частности тот самый извозчик... И за этот красный лоскут поплатиться не только свободой, но жизнью? Ведь если все это было с вашей стороны не озорством, как бы мне хотелось считать, то... Самый факт того, что вы находились среди взбунтовавшихся рабочих, да еще с этим флагом... Подумайте над всем этим, Алеша. Призываю вас, как отец...
— Меня зовут Алексей Брагин.
— Доверьтесь моим сединам, — продолжал полковник. — Вся ваша жизнь впереди, и не советую порывать с ней, она дана один раз. Что вам стоит сказать, что были раньше грешки, принадлежали к партии, но все это в прошлом? Никто вас не съест за такое признание. Зачем же себе роете яму таким неразумным упорством?
Алексею хотелось бросить открытый вызов сидящему перед ним врагу, во весь голос крикнуть, что никакими тюрьмами, ссылками и виселицами не запугать и не удержать рабочих от революционной борьбы, но он сдержался. Лучше сказать об этом потом на суде, чтобы слышали многие, а не только один этот жандарм.
— Давайте запишем, — обмакнул полковник перо в чернильницу и стал вслух диктовать себе: — «Принадлежа в прошлом к партии, именуемой «Народная воля», я, Алексей Брагин...»
— Я к ней не принадлежал, — громко повторил Алексей.
— Встать! — внезапно ударил полковник ладонью по столу.
Алексей поднялся и, усмехнувшись, сказал:
— Вот, полковник, и изменило вам доброжелательство.
— Имейте в виду, Брагин, что вы пока содержитесь у нас, как в гостинице, но режим может моментально перемениться. Не заставляйте вырывать признание силой, а мы его вырвать сумеем, — жестко проговорил полковник.
— Никогда, — так же жестко ответил ему Алексей.
Еще пять дней пробыл он взаперти, а потом его начали выпускать на пятнадцатиминутную прогулку. Однажды Алексей ухитрился поднять брошенный кем-то из арестантов скомканный клочок папиросной бумаги. Вернувшись в камеру, развернул бумажный комочек. На нем было написано карандашом: «Азбука. Сначала стучать по вертикали — в каком по счету ряду, а потом по горизонтали — какая по счету буква».
И ниже на разграфленной бумажке была тюремная азбука.