Кого били? Уголовного, политического? За что?..
Принятой от надзирателя кружкой Алексей запустил в дверную щель, кружка ударилась о железо, отскочила, загромыхала по каменным плитам пола. Надзиратель ударил Алексея фонарем по голове. Разбилось стекло. Огонек взметнулся и погас. Быстро выскочив из карцера, надзиратель захлопнул за собой дверь.
Прошли еще сутки.
Алексея вывели, и дневной свет ослепил, закружил голову. В окно коридора проникал узкий солнечный луч, голубел кусочек ясного неба. Алексей шел, шатаясь из стороны в сторону, поддерживаемый под руки двумя надзирателями.
— Ты что ж, сукин сын, вздумал фонари казенные колотить? — встретил его смотритель окриком.
Отворилась дверь, и в нее вошел арестант в сопровождении еще одного надзирателя.
— Вот, вашскородье, поговорите с таким.
Смотритель оставил Алексея и шагнул к кандальнику-новичку.
— Ты почему не слушаешься надзирателя?! Почему свой гонор показываешь?.. Тебя посадили — сиди, приказывают идти гулять — гуляй. Что говорят, все должен выполнять беспрекословно. Тебя, негодяя, могут на голове заставить ходить — и ты все равно обязан повиноваться.
— Господин смотритель, у меня нога больная, не могу я гулять.
— А если тебе приказывают?.. Да хошь безногим будь, а я плясать тебя заставить могу. Знаешь ты это?.. Уводи на место политика, — указал смотритель надзирателю на Алексея, — а я с этим займусь... Он еще у нас не учен.
Лающий, но уже неразборчивый крик смотрителя слышался Алексею еще некоторое время, потом смолк. Алексея втолкнули в камеру. Денис Юрлов и старик каторжанин помогли ему забраться на нары. Вялым, потупевшим взглядом смотрел Алексей на склонившихся над ним людей. Их лица расплывались в глазах, пропадали и появлялись вновь. На одну секунду ясно мелькнуло лицо горбуна Стася, а потом тоже исчезло. Что говорили — не слышал. Забытье, тишина.
Старик каторжанин намочил водой край своего халата и старался стереть с опухшего лица Алексея почерневшую, запекшуюся кровь.
Когда Алексей очнулся, первое, во что уперся его взгляд, — это была надпись на стене. Как же не замечал ее раньше? Или она появилась недавно? На стене было написано: «Степан в чахотке. Сообщите отцу на ст. Ряжск, стрелочнику Курбатову». И — немного пониже: «Идем в Нерчинскую, а Никанора с Петром — в Александровский централ».
Алексей облокотился на руку и стал шарить взглядом по исцарапанной и исписанной стене. В одном месте прочел: «Вся наша надежда на рабочих». Подумал: «Надо тоже написать... Чем бы только?.. Ногтем выскрести?.. Написать: «Товарищи, держитесь стойко. Смерть самодержавию. Смерть!»
— Ожил, никак? — посмотрел на него старик каторжанин. И крикнул: — Эй, Денис! Очухался твой политик, ожил.
К Алексею подошел Денис Юрлов.
— Ну, как?.. Здорово они тебя это?..
— А ты привыкай, парень, — обратился к Алексею старик. — Теперь ко всему привыкай. А сробел — пропал. По-нашему так. Однова совсем так убьют.
— Не убьют, выживу, — сказал Алексей. — Они думают, что усмирят. Только злее сделают. Убить — могут, а сломить — никогда.
Глава тридцать вторая
НЕ ПОМНЯЩИЕ РОДСТВА
Прошла неделя. Вечером, после поверки и молитвы, надзиратель сказал, что наутро часть арестантов двинется дальше. Алексею хотелось, чтобы это утро наступило скорее и чтобы в партию, предназначенную к дальнейшему следованию, попал и он. Оставить бы поскорее и эту тюрьму, отодвинуть и ее в прошлое. Пусть будет снова пятиверстный переход к вокзалу, но зато он будет по утренним просыпающимся улицам. Скорее бы в вагон, где хоть из-за решеток окон будут видны поля, леса, просторы земли. Прислонившись к окну, Алексей будет следить, как поезд начнет покрывать сбивчивым стуком колес версту за верстой, громыхать по мостам, одолевать подъемы и спуски. Будут видны люди без кандалов; они проводят взглядом проходящий состав, помашут рукою вслед.
Едва начало светать, когда старший надзиратель стал выкрикивать фамилии арестантов. Из шестидесяти человек было вызвано из этой камеры двадцать пять. В их число попали Алексей, Стась, Денис Юрлов и остальные политические. Старик каторжанин, сосед Алексея по нарам, оставался до следующей партии.
— Мать их мять!.. Тоже, порядки... Жди теперь, — ворчал он.
— Забирай бутор. Выходи, кого вызвали! — выкрикнул надзиратель.
Бутор — арестантский багаж в вещевом мешке — забрать было недолго. Подгоняемые криками надзирателя, вызванные торопились. Снова по десятку вводили их в тюремную контору, где сдачу арестантов производил теперь начальник тюрьмы, а приемку — конвойный начальник. Снова опрос, сличение со статейным списком, обыск. Особое внимание уделялось кандалам: не подпилены ли.