— Ну, посмотрим. Дай бог, чтобы тут по-иному было. Дай бог...
Сидя у себя в конторе, Дятлов перебирает расписки: взято под работу на заводе — рубль, два, полтора рубля... «Обязуюсь отработать долг беспрекословно...»
И — подписи. Неуклюжие, крючковатые. Стоят кривые крестики.
Дятлов откладывает листок за листком, сверяет их с книгой, на страницах которой сведены все должники, откидывает на счетах костяшки рублей и копеек.
— Талоны, Фома Кузьмич, принесли, — просунулась в дверь голова приказчика Лисогонова.
— А ну, давай сюда, поглядим.
На столе пачки длинненьких книжек с талонами, отпечатанными жирной типографской краской. Самый дорогой талон — пять рублей; самый дешевый — полтинник. Разменной талонной мелочи нет, чтобы не путаться с ней.
— Капитал, Егор, а?.. — подержал на ладони пачку книжечек Дятлов, будто взвешивая их.
— Очень даже солидный, Фома Кузьмич, — улыбается Лисогонов.
Все идет у Дятлова как по-писаному, все задумки сбываются. Теперь можно будет не тратить деньги, — их заменит талон. А в лавке Иван Тарасыч Лутохин будет стараться: если не целый рубль, то хотя бы полтину к рублю прирастить.
Разминая ноги, затекшие от долгого сидения за столом, Дятлов прошелся по кабинету. Взгляд задержался на следах, оставшихся на полу. Ненастье на улице, грязь, — так в контору каждый и тащит ее за собой.
— Егор!.. Неприглядно, братец. Прямо сказать — срамотно, — поморщился Дятлов. — Приговорить надо бабу какую-нибудь, чтоб уборку делала.
— Осмелюсь доложить, — настороженно оглянувшись, подошел к нему Лисогонов. — Имеются на примете... Вы, Фома Кузьмич, как человек о делах много заботливый и, так сказать, устаете... Можно заодно, чтоб и удовольствие было вам... Я на крестины к нашему коперщику раз попал, так там... — многозначительно протянул Лисогонов. — Жена у него, Фома Кузьмич, доложу вам, во всяком смысле весьма подходящая... И вообще, Фома Кузьмич, есть и прочие стоющие, как я присмотрелся. У вагранщика Макеева дочка — у-ух! Лет семнадцати. Глаз не оторвешь от нее... И чистота будет в конторе и вообще-с... Мон плезир, что означает — мое удовольствие.
— Хм... — скребнул Фома Кузьмич подбородок ногтем. — Продувной ты, Егорка, смотрю. Хоть и из молодых, а...
— Я такого рассужденья, Фома Кузьмич, что практика жизни есть возраст природы...
— Поди, и для тебя надо? — подмигнул ему Дятлов.
— От вашего чрезмерного расположения буду зависеть, Фома Кузьмич. Конечно, осень — погода скучная, а к тому же и в вечернюю пору меланхольно тут приходится быть...
— Ишь кобель, а! — засмеялся Дятлов. — Ну, ин готовь на субботу. Только мне сперва покажи, потому как особый вкус свой имею.
— Вполне довольны останетесь. Заверяю, Фома Кузьмич, потому что образованных чувств человек...
Ненастье, дождь моросит, сумрачно, а Семену Квашнину кажется, что день просветлел. Глядишь, пятнадцать — двадцать копеек и Полька домой принесет. Пыль смахнуть, полы в конторе помыть — работа для бабы привычная.
— Спасибо, Егор Иваныч, что вспомнил про нас, — благодарил Квашнин приказчика.
В субботу после работы сам за ребенком присмотрит, а Полька в контору пойдет. Мало-помалу настроится жизнь у них, будет что и в будний день на стол подать и чем праздник встретить. «Не иначе, как приказчик грешок свой хочет замазать, что на кстинах тогда... Ладно. Ссадина эта на душе поджила... Что ж поделаешь?..»
Скрипит, переползая по блоку, проволочный канат, медленно поднимается «баба» к вершине копра и падает вниз, дробя рыжие чугунные чушки. Сеет мелкий дождик, и кровяные подтеки от ржавчины расплываются по земле. Дрожат натруженные руки, тяжело поворачивается барабан лебедки, и снова ползет «баба» вверх. Еще сотню пудов чугуна переколоть, а там и гудок будет. «Польке надо сказать, чтобы поприглядней была, — думает Квашнин. — Пускай у тетки Даши полсапожки возьмет и полушалочек тоже. А платье — в каком на кстинах была. Хозяин может увидеть, нельзя оборвой быть...»
Полы крашеные, мыть легко. И второй и третий раз сменила воду Аришка, — блестит пол словно зеркало. И стекла на окнах и подоконники чистые, а ей кажется, что все же плохо старалась она. Еще раз протереть надо, еще...
За стенкой тоже пол моют. Слышно, как босые ноги по мокрому шлепают. Повстречалась Аришка в коридоре с другой поломойкой — Пелагеей ее зовут. Тоже и Пелагея хорошо соседнюю комнату вымыла, но она, Аришка, получше. Никаких подтеков не видно, и стенки водой не забрызганы. Спросила эту самую Пелагею:
— У тебя кто на заводе тут?
— Муж. А у тебя кто?
— Отец... Еще когда позовут убирать или нет?