— Да ведь это ты подсел ко мне, — поправил его Агутин.
Дятлов пропустил замечание мимо ушей, приказал:
— Иди, парь меня.
И что тут случилось с Михаилом Матвеичем — он потом сам себе удивлялся. Гордость заела или подлинно что дурость свою показал?..
— А это ты, Кузьма Нилыч, банщика себе кликни.
— Что? — громыхнул басом Дятлов.
— Банщика, говорю, — повторил Агутин. — А я тебе не слуга.
— Ты не тычь мне, а то у меня короткий счет будет. Раз, два и... — пригрозил ему Дятлов, багровея с каждым словом не то от гнева, не то от жаркого пара.
— Извиняюсь, ваше степенство, господин купец.
— Поди прочь отсюда... Чтоб духу не было.
— А это, господин купец, когда ты свою баню построишь, тогда из нее и гнать будешь. Покамест я не в твоей, — не уступал Агутин.
— Ну, так я тебя... Мозгляк... Эй, кто там!.. — крикнул Дятлов сбившимся внизу людям, с любопытством следящим за перепалкой купца с маляром. — Скажи, чтобы квасом плеснули. Я эту мокрицу паром отселева вышибу.
— Нет, Кузьма Нилыч, паром ты меня не вышибешь, — упорствовал Агутин.
— Ой ли?
— Вот те и «ой»!
— Ах ты ж... — хотел Кузьма Нилыч пустить слово покрепче, но удержался, вспомнив о завтрашнем престольном празднике. — Квасу, говорю! Живо!!
Кто-то опрометью кинулся в дверь исполнять приказание. Агутин продолжал сидеть на своем месте, а Дятлов стоял над ним, потирая волосатую грудь. Оба молчали, дожидаясь, когда принесут квас, и через несколько минут банщик притащил два больших жбана.
— Иди, становись, — властно указал Дятлов Агутину на самый верх.
— Ну-ка, Матвеич, покажи свою удаль, — подзадоривали снизу.
— Он выдюжит. Он такой.
— В случае чего мы холодненькой водицы припасем, отливать станем.
— Скис, что ли? — язвительно спросил Дятлов.
И тогда Михаил Матвеич встал.
— Господи Иисусе Христе, — размашисто перекрестился он и поднялся на полок, как на место казни.
Поднялся и Дятлов.
— Кузьма Нилыч, ты, милок, на ступенечку ниже встань, чтобы головы у вас уравнялись, — подсказывали снизу.
— С кем уравниваться, дурья твоя голова, — оборвал подсказчика Дятлов. — Готовь шайку.
Михаил Матвеич пошире расставил ноги и плотнее уперся ими в скользкие доски.
— Шпарь! — скомандовал Дятлов.
Наполненная квасом шайка качнулась в руках банщика, и через секунду, гулко ухнув, круто свившийся клуб пряного и кисловатого пара рванулся под потолок. Банщик присел около печки на корточки, а остальные подались ближе к двери, тоже приседая и пригибаясь. Затихало шипение в печи, а с полка слышалось кряхтение и уханье, переходящее в приглушенные стоны.
— Ух, здорово!.. Ух, сибирский твой глаз!.. — хрипел Михаил Матвеич. — У-ух!..
— Шпарь еще, — срываясь на фистулу, распорядился Дятлов.
— Вот кому легко в аду будет! Никакая жара не страшна, — завистливо заметил один из наблюдателей этого поединка.
Люди, мывшиеся в банном зале, забыли, зачем пришли. Все сгрудились у закрытой двери парного отделения, норовя и опасаясь проникнуть туда. Пробовали приоткрыть дверь и заглянуть, но Дятлов злобно гаркнул:
— Не студить!
Да и как туда сунешься, если заядлые любители пара сидят там на полу и рты от жары поразинули!
Входили новые посетители и недоуменно спрашивали:
— Чего это вы стабунились?
— Дятлов там с Агутиным-маляром. Друг дружку выпаривают.
— Ну, маляру против Нилыча не устоять. Хлипкий он. Ему зараз пар до нутра дойдет, живьем сварится.
— Это еще как сказать. Агутин — он тугой, костлявый да жилистый, вроде задеревенелый совсем, а у Дятлова может жир топиться начать. Понимаешь?
По приказу Кузьмы Нилыча банщик снова нацелился шайкой с квасом в темневшее печное оконце и плеснул в него. Снова гул, и густым белым облаком накрыло парную. Михаил Матвеич почувствовал, что у него выпучиваются глаза. Задыхаясь, захлебываясь словами, причитал:
— Матерь пресвятая... пречистая... царица небесная...
А Дятлов обращался к Николаю-угоднику, помня о его завтрашнем престольном дне. Хотел крикнуть Агутину, ненавистному своему сопернику: «Беги, Мишка... Озолочу потом... Беги ты за-ради бога, не срами меня, старика...»
Маляр не уступал купцу. Ежился, как от озноба, но держался. Тогда Дятлов схватил пушистый свой веник и хлестнул им по тощей агутинской спине.
— Парься, сук-кии ты сын... Парься...
Михаил Матвеич подхватил свой обшмыганный веник и хлестнул им Кузьму Нилыча.
— Давай будем париться, коли так…
И обхаживали друг друга, охлестывали вениками со всех сторон.