Прохор слушал, устремив глаза в одну точку. В памяти всплывал день найма, когда Дятлов набирал голодающих; видел перед собой артельную квартиру с грязными нарами, где вповалку спят измученные тяжелым трудом рабочие, где плачут дети, задыхаясь от табачного дыма и от смрада развешенных около печки мокрых портянок.
— «...Рабочий отдается капиталисту на задельную работу, беспрекословно и с точностью исполняет все рабочие дни и работу, для которой поступил, не исключая и бесплатных хозяйских чередов, — читал Воскобойников. — Рабочие склоняются перед капиталистом, когда им по праву или не по праву пишет штраф, боясь лишиться куска хлеба, который дается им семнадцатичасовым дневным трудом...»
Когда Воскобойников, крепко сжав кулак и не глядя в листки, на память прочел: «Подымется мускулистая рука миллионов рабочего люда — и ярмо деспотизма, огражденное солдатскими штыками, разлетится в прах», — Прохор схватил его за руку, зашептал:
— Тимофей... Тимофей... На завод бы, в литейную к нам... Прочесть бы...
— У меня еще кое-что есть, погоди, — говорил Тимофей. — Мы с тобой почитаем... Нам, Проша, надежных людей подобрать бы, кружок свой создать.
— Подберем, — убежденно ответил Прохор. — Начать бы скорей...
— И начнем. Будить людей надо. Нельзя такой жизнью жить дальше, нельзя, — горячо говорил Тимофей. — В набат надо бить, чтобы слышали все... — Он налил себе из чайника остатки уже давно остывшей заварки и жадно выпил горьковато-терпкую жидкость. — Я, как сейчас помню, когда в первый раз поступил на завод, каким счастливцем себя считал! Деньги, мол, начну зарабатывать, жить... На хозяина чуть не молился за то, что на работу принял меня, — рассказывал Тимофей. — Вот и работал... День, бывало, работаешь, вечер, ночь... Однова, помню, безвыходно шестьдесят часов на заводе пробыл, и отдыху только что на еду. Заказы срочные шли, нас и не отпускали. Идешь с завода, дорогой спишь на ходу. Раз об фонарный столб головой стукнулся, а какая-то барынька пьяницей обозвала... Идешь и спишь. В глазах круги, голова как чугунная. Только и ждешь, чтобы праздник скорей. А подойдет он — проспишь до полдня, ничего не увидишь, а завтра опять на всю неделю такая же работа. И для кого все это, оказывается? Для заводчика-богача!.. Легче было, когда не знал этого и все принимал, будто бог так велел...
— А как узнал, Тимофей? — спросил Прохор.
— Просто узнал. Жил, не зная, кто ты есть и зачем живешь на земле, работал как вол, а в получку пьянствовал. Думал, легче станет, когда нутро зальешь... А вечером раз... Три года назад это было... Вечером, после работы, вышел я из завода, а мне кто-то в карман листок сунул... «Прочти потихоньку...» Я тогда впотьмах и не заметил, кто дал... Развернул в укромном месте листок, стал читать, Говорилось в листке про попов, про богачей, про царя с министрами — и все в самой ругательной форме. Меня сначала удивленье взяло: как это не побоялся какой-то человек такие слова говорить?.. За смелость в душе его похвалил. А потом начал прислушиваться ко всему.
Кое-кто из старых рабочих тишком рассказывал про работу революционеров, как их арестовывали, в каменные мешки прятали; рассказывали, как царя бомбой убили... Слушаешь обо всем этом, и вроде светлеет перед глазами. Есть, думаешь, люди, которые борются за тебя, а чего же ты сам так сидишь?.. Представишь себе тюрьму и Сибирь каторжную, даже виселицу, а страха не чувствуешь. Вот с того и пошел я в свой путь. Единственный, Проша, он путь в жизни.
В памяти Воскобойникова проносились годы его скитаний, одна унылая картина сменялась другой. Поросший сорной травой пустырь, тихо протекающая в ровных берегах вонючая речка — обычные окрестности закопченных корпусов заводов и фабрик.
— Ты, запомнилось мне, — говорил Воскобойников Прохору, — в трактире как-то сказал, что, может, мы и не люди вовсе... Мы — люди, Проша, а вот дятловы с их приспешниками — они видимость людей только. Руки, ноги имеют, глаза подо лбом, а больше ничего людского в них нет. Приглядись, какой жизнью они живут, в чем весь их интерес, а считают себя первейшими на земле. За что Дятлову все земные блага? Только за то, что от купца родился. Завод выстроил?.. Не он его строил, а мы вот такие. Деньги за работу нам платит?.. А деньги эти наши. Мы вот этими своими руками ему их даем, а он только и трудится, что в карман их ссыпает... Или возьми ты теперешнего нашего управляющего... Да разве он человек?.. Не так его рабочий назвал — расчет получай. Вот уж истинно — мразь!.. Мастером предлагали мне стать, — усмехнулся Воскобойников. — Дескать, в три раза больше получать станешь... Да хоть в тридцать три, а рабочим людям не изменю никогда. Хозяева, управляющие... Одно всем им слово — враги. Никогда не ужиться нам с ними, и должны мы их одолеть. У них сила в тугой мошне, полиция их охраняет, законы, которые сами они придумали, чтобы вольготней жилось, а наша сила еще не собранная, не початая. Придет срок, навалимся подружней на всех дятловых, лисогоновых, вместе взятых, и обязательно их сомнем. Это — как по весне в самой природе бывает: сперва — капля за каплей; глядишь, и побежал ручеек к стылой речке. Как ни толст и ни крепок лед, а вспучит его, разломает, — вот тебе и разлив!..