— Скорей... Чтоб духу не было. Увидят...
Вечером, выходя из завода вместе с Петькой Крапивиным, Прохор спросил его:
— У тебя книжки какие-нибудь есть? Читаешь?
— Книжки? — удивился Петька. И усмехнулся: — Чудно!.. Откуда ж они, книжки-то?
— Хочешь, дам почитать? Узнаешь, как хозяева нас притесняют.
— А я без книжек это знаю, — заявил Петька. — Нынче шишки у меня стояли готовые, а Минаков проходил мимо, локтем чуть не половину столкнул, поломал все. Сам столкнул, а на меня велел штраф записать. Не на месте, говорит, ставлю... А какое же место еще, когда они всегда там стоят. Десятнику пожалился, а тот нашумел на меня... Про такое в твоей книжке написано? — вызывающе спросил Крапивин.
— Вся правда в ней. Все, что должен рабочий знать.
Петька безнадежно отмахнулся.
— Все равно никакой правды не будет.
— А хочешь, чтоб была?
— Чудно! — ухмыльнулся Петька. — Да кто ж ее не хочет?! А только заикнись, расчет живо получишь.
— Всех не рассчитают, если мы один за другого будем стоять.
— Все-то не станут. Каждый за себя норовит.
— А надо — чтобы все, — сказал Прохор.
И опять Крапивин отмахнулся от его слов:
— Мало ль что надо... Новый управляющий додумался вон... Приказал плотнику сортир напрочь снести. Подолгу сидят, говорит... которые на поденке. Прохлаждаются будто. Место отдохновенья им там... Теперь куда хошь, туда и бегай... Хоть бы до весны дотянуть, а там уж...
— Уйдешь куда?
— Хочу. Может, получше где. Не слыхал?
— Лучшего добиваться нужно, а готового хорошего не найдешь. За себя, Петька, надо стоять.
— Может, по книжке и так. На бумаге что хошь написать можно.
Прохор насильно сунул ему брошюрку в карман и с досадой посмотрел вслед своему дружку.
Зря надеялся на него. И книжку, пожалуй, зря дал. Придется только с Зубковым к Воскобойникову в субботу идти.
Ошибся Прохор Тишин, но не так, как предполагал. На другой день Зубков, проходя через обрубную, улыбнулся и подмигнул. Прохор хотел остановить его, но под грохот барабана все равно разговаривать было нельзя. Они обменялись знаками — после работы вместе идти домой. И по дороге Зубков сказал:
— Книжка хорошая, правильная. Молодец, Прошка, действуй! Но только я такими делами не могу заниматься. Осторожности нет во мне, не терплю ее, а без этого в таком деле нельзя, зараз все откроешь. А вот ежели бить когда кого вздумаете, шукни мне тогда. Бить люблю и умею. А так — нет. Прощевай пока.
Он вернул Прохору брошюрку и, пожав на прощание руку, ушел. А Петька Крапивин книжечку не только сам прочитал, но дал ее почитать еще двум своим шишельникам, и те встретили Прохора, как друзья.
— Еще, Проша, чего-нибудь раздобудь. Мы втроем, вместе с Петькой, будем читать.
И Прохор обещал раздобыть им еще.
Петька Крапивин, оставшись наедине с ним, спросил:
— На тебе есть крест?
— А как же! Крещеный, чай.
— Давай с тобой поменяемся, — сказал Петька. — Крестовыми братьями станем. И это уж навсегда.
Прохор снял с себя засаленный почерневший гайтан с темным маленьким крестиком и протянул его Крапивину.
— Для верности поцеловать сперва надо, а уж потом на себя надевать, — заметил Петька.
И они обменялись крестами.
Глава семнадцатая
НОВЫЙ МАСТЕР
Два раза в неделю после обеденного перерыва в литейном цеху вывешивались объявления.
Для дневной смены:
Сегодня работать до полуночи.
Для ночной:
Сегодня работать до полдня.
Придя к началу работы, никто из рабочих не знал, когда придется уйти с завода.
Объявления могли появиться в любой час.
— Опять на эту неделю приходится больше дён, чем у бога...
— Опять отработка...
Злой насмешкой гудел гудок, извещавший о конце смены. Он напоминал о том, что работать оставалось еще пять часов.
Вместо Шестова в литейном цехе появился новый мастер — Никифор Платоныч Насонов. Хмурый, неразговорчивый, он переходил от одного формовщика к другому, наблюдая за работой. Стоял подолгу, посасывая никогда не затухавшую трубку, никому замечаний не делал, никого не корил и не хвалил.
— Спиной чувствуешь, как он глазами тебя сверлит. Шестов шумлив сильно был, а этот — вовсе молчун.
— Погоди, разинет глотку и он.
С каждым днем становясь все угрюмее, мастер продолжал свои молчаливые наблюдения за работой формовщиков, а те в свою очередь настороженно следили за ним, умолкая, когда он подходил. Кое-кто пробовал заговорить с ним о чем-нибудь по работе, а он, будто не слыша, даже не поворачивал головы и отходил прочь.