— И какой же срок намечаете вы для этого? — спросила Вера Трофимовна Симбирцева.
Касьянов пожал плечами.
— Точную календарную дату, когда произойдет революция, вам, вероятно, не скажет даже самая искусная гадалка, а я, извините, ворожбой не занимаюсь.
— Говоря о борьбе за пятачок, сужая сферу деятельности, вы отодвигаете на неопределенное время вопрос о свержении самодержавия, а оно — главный враг, — сказала Симбирцева.
И ее слова подхватил Алексей Брагин:
— Если мы будем развивать в отдельности каждого рабочего, а те, развитые нами, развивать других, — пройдут десятки лет, и большого сдвига от этого, конечно, не будет. У нас нет свободы собраний и свободы печати. Правительство преследует всякого, кто мыслит иначе, и все равно не избежать столкновения с ним. Но в угоду ему вы хотите держать в руках тормоз, чтобы сдерживать революционное движение, гасить из брандспойта каждую революционную вспышку. Тогда становитесь на каланчу и следите, как бы где не показалось зарево.
— Что касается брандспойта, — прервал его Касьянов, — то вас действительно следовало бы охладить. Не в меру разгорячились, молодой человек. — И Касьянов раздраженно застучал пальцами по столу.
— Не ждите извинения, не попрошу, — заявил Алексей. — Революцию с прохладцей делать нельзя даже в самом начале. Она сразу же требует от каждого весь жар его сердца... А ваша проповедь приведет лишь к тому, что у рабочих, которые станут бороться только за экономическое улучшение своей жизни, не видя в этом связи с общественным строем, не скоро пробудится их самосознание. А мы должны каждое стихийное недовольство превращать в недовольство сознательное; стихийное движение — в организованное, классовое. Конечно, выступлением сотни-другой революционно настроенных рабочих нельзя изменить политический строй, — даже если бы такое выступление было в самой столице, — его изменит только массовое сознательное движение. Но из этого вовсе не следует, что можно сидеть сложа руки и ждать, когда появится это сознание. Мы должны пробуждать его.
— Отлично, — кивнул Касьянов. — Но не к заводским и фабричным надо с этим идти. Вы утверждаете, что для революции нужно массовое движение. Значит, опять-таки речь должна идти о крестьянах. Они — несметная сила, как вы этого не хотите понять?! — возмущался Касьянов. — Это же поразительная близорукость: из-за деревьев не видеть леса.
— В России только пролетариат может возглавить революцию, а крестьянская масса — хотя она и многомиллионна, но не спаяна так, как рабочие, — возражала ему Вера Трофимовна.
— Революцию будет делать весь народ, недовольный существующими порядками, — перебивал ее Касьянов.
А его перебивали и Алексей и Симбирцев:
— Народ целиком — и угнетаемые и угнетатели. Народ состоит из богатых и бедных, из трудящихся и ничего не делающих, из помещиков, буржуазии, крестьян и рабочих. Помещики, купцы, попы, чиновники и деревенские кулаки будут революцию делать? Так прикажете понимать, поскольку они — тоже народ?.. Крестьянство состоит из своей деревенской буржуазии, среднего слоя и бедняков. Годы голода во многом послужили тому, что класс пролетариев увеличивается и становится многомиллионным. Его организация, возглавляемая рабочими, и будет организацией большинства угнетенных.
Прохор Тишин и Петька Крапивин внимательно слушали каждого говорившего и во все глаза смотрели на них, а Воскобойников, обдумывая что-то свое, сидел, подперев руками лицо, и, нахмурившись, глядел в пол. Агутин протяжно вздыхал. За его спиной встал машинист. Он откинул со лба прядь волос и, рубанув рукой воздух, сказал:
— Есть иной путь, по которому мы можем пойти.
— Кто это вы? — выделив последнее слово, спросил Касьянов.
— Те, кто в любую минуту готовы доказать свою преданность всем угнетенным, пожертвовав за них своей жизнью. Вот кто! — повысив голос, вызывающе ответил ему машинист. — Надо повторить первое марта тысяча восемьсот восемьдесят первого года, чтобы снова раздался взрыв, который на куски разнесет еще одного Александра. И в это же время, не теряя времени, начать пальбу по министрам, по губернаторам, создать панику для правительства и разбудить этим народ.
— Но ведь мы с вами не в Петербурге, — с усмешкой заметил Брагин. — У нас тут ни царя, ни министров нет.
— Прикончить Турушина, Дятлова, городского голову, полицеймейстера, исправника, пристава, — рубя воздух рукой, предлагал машинист широкий выбор лиц и имен. — А по уезду пусть мужики подпустят к помещичьим усадьбам красного петуха. От неожиданно возросшего террора после стольких лет затишья можно заставить правительство пойти на любые уступки. Для этого, конечно, нужны герои, не щадящие себя, и мы их найдем. Я первый пойду на это, — ткнул машинист себя пальцем в грудь. — Мы должны воскресить дело «Народной воли». У всего народа, из каких бы классов он ни состоял, есть только один враг — самодержавие, и нас в этой борьбе поддержат все слои общества. Рубить — так сплеча... — еще раз стремительно рассек он рукой воздух.