Тоска душит Прохора. Такая тоска... Он не заметил, как подошел к реке и сел там на береговом пригорке.
Перед глазами неотступно был Тимофей. Вот он хмурится, вот рассказывает, какой должна быть жизнь у людей без богатых и бедных... А вот — улыбается.
Прохор сидит, обхватив колени руками, стараясь подавить подступающий к горлу ком. Сколько времени жил, зная, что рядом большой, умный друг, а теперь опять сирота сиротой.
Это только начало потерь. А сколько будет их впереди... «Многим придется погибнуть, даже проблеска не увидев, а не то что светлой хорошей жизни. О многих из нас и не вспомнит никто; никогда не узнают, о чем думали мы, как боролись. Но без этих потерь нельзя обойтись», — вспоминает Прохор слова Воскобойникова. Один из таких — сам Тимофей.
— И нам такими же быть, — шепчет Прохор, думая о себе, о Петьке Крапивине, о знакомых малярах и еще о тех, кого видел в будке на третьей версте.
Надо что-то делать, стараться как-то вызволить Тимофея.
Встретился с Петькой Крапивиным, и они решили действовать сообща. Завтра раньше всех прийти на завод и — Петьке у себя в шишельной, а Прохору в обрубной и в литейной — подбивать рабочих на стачку. Заставить самого хозяина добиваться освобождения и возвращения на завод Тимофея. Пускай почует хозяин, что ежели он кремень, то и мы не лозинки. За ворота не выгонит, не те дни теперь, в листовке правильно сказано. И пока что на равных мы с ним: ни он нам, ни мы ему ничего не должны, расквитались. Скорее мы ему пригрозим, что с завода уйдем. Терять нам нечего. Хомутов много стало, только шею успевай подставлять. Кои ушли — не прогадают авось. Так ему это и заявить.
Утром Нечуев тоже пораньше пришел на завод.
— Терешка, Максим, Федосей!.. Дело важное... — подзывал он рабочих к себе и взволнованно говорил об аресте Воскобойникова. — Кирюшка Беляков... Аверьян! Сюда...
— Насчет опохмелки, что ль, хотите сообразить? — подошел незваный десятник Юшков.
— Так точно, насчет... — ответил Нечуев. — А поскольку ты из непьющих, то наш разговор тебе ни к чему. Отвали малость в сторону.
— А я хотел вам сказать... — оглянувшись по сторонам, еще ближе подвинулся к ним Юшков и снизил голос до шепота: — Про листовку слыхали? Есть она... — прижал Юшков локоть к груди, где во внутреннем кармане старенького пиджака лежала у него спрятанная листовка.
— А ты как относишься к ней? — настороженно спросил Нечуев.
— Как надо, так и отношусь. Али я из другого теста слеплен? А если нахожусь на собачьей должности тут, так это еще не значит...
— Ну, тогда извиняй, Юшков, что остерегался тебя, — неловко улыбнулся Нечуев и уже доверительно сообщил ему: — Бастовать будем мы. Воскобойникова выручать.
Прохор встречал рабочих у литейной и тоже договаривался с ними о выручке Тимофея. Одни соглашались без особых раздумий, другие нерешительно мялись.
— Как ежели все, то и мы не отстанем, а самим нам начать не с руки. Непытанное это дело. Кто его знает, как обернется. Как бы вслед за Тимофеем не угодить.
Разные мысли и чувства владели людьми. Большинство сходилось на том, что помериться с хозяином силами — и время и случай самые подходящие. Выгорит дело — тогда и в дальнейшем можно будет смелее вести себя с ним. Некоторые не прочь были поозорничать, посмотреть, как хозяин начнет беситься, и были уверены в своей безнаказанности, если не станут наперед вылезать, а поглядывать на все из-за спин других. Были и противники затеваемой заварухи, опасавшиеся ее худого исхода и не желавшие слушать никаких доводов.
В шишельной Петьку Крапивина сразу же поддержали те рабочие, которым он давал читать запрещенные книжки. Глядя на них, соглашались и другие, но при условии, если начнут бастовать литейщики. А Спиридон Самосеев плюнул, выругался и еще задолго до гудка принялся за работу.
Разговаривать с хозяином от имени всех рабочих вызвались Прохор Тишин, Нечуев и Петька Крапивин. Вагранщик Чубров посмотрел на них и неодобрительно качнул головой.
— Надо мужиков настоящих, а чего эти парнишки смогут? — указал он на Петьку и Прохора. — С ними хозяин и разговаривать не захочет. Давайте так лучше: Гаврюху Нечуева, меня и вот хоть Трофима Ржавцева. И ростом мы подюжее и годами постарше. Намного сурьезней дело пойдет.
Десятники видели, что рабочие о чем-то сговаривались, но стоило приблизиться к ним, они, умолкая, расходились, чтобы потом собраться опять и шушукаться.
— Чего это они?.. Об чем разговор?
Но отмалчивались даже и те, которым затея с забастовкой приходилась не по душе.
Прогудел гудок, а никто за работу не принимался.