В коридоре перед дверью хозяйского кабинета, ожидая распоряжений, стояли десятники. Управляющий увидел среди них Квашнина и набросился на него:
— Тебе чего надо тут? Забыл, зачем в цех приставлен?.. Живо память растяну, если коротка стала.
И Квашнин опрометью побежал в литейную. Подсовывался то к одним, то к другим рабочим, стараясь хоть краем уха услышать, о чем говорят, а они упорно не хотели общаться с ним. Подойдет — замолчат. Попробует свое слово вставить — не ответят и разойдутся. По всему видно, что прознали, зачем его управляющий в десятники перевел. От кого только, как?.. Вроде бы осторожно держал себя... Потребует Георгий Иваныч доложить, кто и что говорил, а он ничего знать не знает. Хоть нарочно придумывай. Такой день выдался, дело заварилось такое — сразу можно бы в лучшем виде себя перед управляющим и перед хозяином показать, а выходит так, что впору провалиться сквозь землю.
Рабочие знали о приезде хозяина и готовились к встрече с ним.
— Не отступаться от своего, и шабаш! Крепче держитесь все.
С минуты на минуту ждали, как явится Дятлов и начнет всех пушить, а он неторопливо, словно будучи навеселе, вошел в цех и, как ни в чем не бывало, со смешинкой спросил:
— Чего это вы, ребята? Аль еще не напраздновались? — и подмигнул одному, другому:
Приподнял тяжелую, пуда на три, опоку, поставил ее на другую; положил сверху обломок доски и сел на это возвышение, опираясь широко расставленными ногами на края нижней опоки.
— Кто доподлинно знает, за какие провинности Воскобойников забран? — негромко спросил он.
Рабочие молчали, стараясь угадать, какие ловушки задумал им расставить хозяин.
— Речу он вчерась, Фома Кузьмич, на кладбище говорил. Слово, — выкрикнул Квашнин.
— Слово... — повторил за ним Дятлов и вздохнул. — Эх, ребята, ребята, беда с вами мне... Как за малыми детьми — смотри да смотри. Слово... — с горькой усмешкой снова повторил он и сокрушенно качнул головой. — Помнить нужно, при ком что сказать, да по сторонам оглядеться... Мало ли я среди своих людей вас корю: такие-сякие, лодыри, норовят меньше сделать, а побольше урвать... Знаю, что и вы меня на совесть честите, и уж какими словами — вам самим лучше знать. Мало ли как мы в своем кругу побрехаться можем, но мы все — люди свои, и меня, прямо сказать, удивление берет, как это Тимошка Воскобойников оплошал?! С головой ведь мужик! А о том, что свое дело знает, — и говорить не приходится. Хотите обижайтесь на меня, ребята, хотите — нет, а я без утайки скажу: любых пятерых из вас... да что там пятерых, — отмахнулся Дятлов рукой и добавил: — Десяток за одного Тимошку сменяю и глазом не моргну. — Он взволнованно прошелся вокруг нагороженных опок. — Не для-ради вас, а для-ради себя, для дела выручать его надобно. Не знаю, как посчастливится, но хлопотать нынче же буду. Сейчас прямо отсюда поеду. Вы начинайте работать, а я постараюсь поживей обернуться... И какой баламут из вас затеял все это?! Дознаваться не стану, но скажу, что и себя он не дюже умственным выказал и вас всех одурачил. Черт те что выдумали... Забастовщики!.. На вашу забастовку у меня зараз ответ будет: зачинщиков — в полицию сдать, остальных — за ворота, завод — закрыть — вот и вся недолга. Слово-то какое поганое — «забастовка», — презрительно скривил он губы. — Ну, ладно. Счеркнем это все. Поигрались, и хватит. Принимайтесь за дело, а я поеду, — одернул Дятлов на себе поддевку и шагнул к выходу.
Рабочие растерянно смотрели друг на друга, готовые осознать всю нелепость затеянной заварушки. Косились на Нечуева, стоявшего тоже в каком-то замешательстве. Но вот он покусал губу, прищурил глаза, глядя на удалявшегося хозяина, и крикнул:
— А все-таки, Фома Кузьмич, мы подождем.
— Чего подождете? — обернулся Дятлов.
— Подождем, с чем вернетесь. И наперед заявляем: без Воскобойникова за работу не примемся.
— Заявляешь даже? Вон, значит, как!..
Трудно давалось Дятлову притворное благодушие, с каким он вошел в цех и начал свой разговор. Боялся, что не выдержит до конца, и в последние минуты озлобление уже начинало прорываться. Потому и хотел поскорее уйти. И когда направлялся к выходу, был убежден, что победа осталась за ним. Значит, не зря, пересилив себя, избрал этот способ.
Теперь снова нужно было набираться терпения и опять прикидываться добродетельным простачком. Противно было это и могло выдать его опасение, что рабочие будут продолжать забастовку. Заложив руки за спину, он в упор подошел к Нечуеву и, глядя на него ненавидящим взглядом, спросил:
— Ты к чему такое сказал?
— К тому, господин хозяин, — смотрел ему Нечуев в глаза, — что беседы слышим благие, а повадки выходят лихие.