— Движение языков подобно волнам, которые попеременно накатывают и отступают, — задумчиво сказал рыцарь Андреас. — На Запад движутся татары, а божье воинство стремится на Восток. Пора и Рустии определить свое место. Побережье ливов не что иное, как заборчик: та или другая сторона неизбежно повалит преграду. Им быть либо под нами, либо под вами.
— Либо под вами, либо вместе с нами. Русь не делает из побежденных врагов. Лишь рыцарство захватывает голую землю. Не боитесь ли вы, рыцарь Вилькен, что скоро станете нелюбезны самому папству, ибо Риму некого будет крестить? И так ли уж довольны немецкие бюргеры, когда, замешкавшись в пути на Восток, крестовые братья врываются в их дома, а магистры Ордена душат города налогами?
— О, вы так молоды и так проницательны! — почти с удовольствием воскликнул гость. — Наш век можно назвать великим, ибо он творит новые понятия в человеке. В вас я угадываю одного из самых приметливых учеников.
— Грозные события образуют ум не менее, чем благое наставничество, господин Вилькен.
Тот сочувственно закивал.
— Да, да. Страшное нашествие, гибель почти всего вашего рода... Но как вы сами смотрите на ближайшее будущее Рустии? В ком мыслите искать союзников против наплыва азиатских варваров?
Они столкнулись взорами. Вельвен на мгновение устыдился подоплеки вопроса. Проклятая политика! Она вступала в явное противоречие с крепнувшей симпатией. Впрочем, и, отбросив каверзы, он не знал бы — положа руку на сердце, — что посоветовать молодому князю, будь тот даже ему родным сыном. Так грозно и безысходно обступала История.
— Первый союзник в нас самих: в единстве Руси! — с неосторожной искренностью вырвалось у Александра.
— Это удастся осуществить уже вашими руками? — тотчас подхватил умный немчин.
— Каждый призван сделать, что сможет, — уже медленнее, обдумывая слова, проговорил Александр Ярославич. — Кормчий направляет путь лодьи по Полярной звезде. Дано ли ему достигнуть берега — решит бог. Цель остается неизменной. Я буду править на Полярную звезду, господин Вилькен!
Александр Ярославич приподнялся, давая понять, что разговор окончен.
Еще до отбытия из Новгорода Андреас фон Вельвен записал в дорожном дневнике: «Я прошел многие земли, знаю свет, видывал людей и государей, но слушал Александра Новгородского с изумлением». То же он повторил в Риге перед капитулом. Слишком долго мимоезжие монахи доносили в Рим, что надеяться на русскую стройную государственность преждевременно: верховные князья часто сменяются, и не в их силах не только разрешить эту задачу, но даже понять ее. Ныне фон Вельвен свидетельствует и готов подтвердить: все, что говорит и делает молодой новгородский князь, служит идее сплочения Руси. Тем усерднее и быстрее надлежит побороть его!
Менее чем через месяц после Невской битвы, в августе, крестоносцы со всех крепостей Ливонии под предводительством вице-магистра Андреаса фон Вельвена осадили Псков.
Александр Ярославич повел себя не так, как рассчитывали немцы, — не кинулся очертя голову, не помыслил повторить невское везение. Князь был расчетлив, хотя пути выбирал столь неожиданные, что иные считали его безрассудным.
Торжественно встреченный по возвращении с Невы праздничным боем всех новгородских звонниц, он в тот же день, еще до почетного пира, потребовал луговые покосы для своей возросшей конной рати.
— Ох нам, — завопили вятшие люди, — вскормили, вспоили себе князя: одной рукой оборонит, другою сам терзает. По отцу хищность немилостивая в нем!
— Что твое, то твое, а новгородское Новгороду! — отрезал посадник.
Лишь немногие благоразумно призывали оглянуться на Невскую победу, довериться князю. Но старые обиды перехлестывали.
— Забыли ныне суздальцы, как пришли в дикую дебрь мерянских да муромских лесов, как искали помощи Господина Великого Новгорода?
На совете во владычиных покоях князь потребовал снаряжения нового войска.
Толстосумы возразили:
— Что нам до завистливого соседа Господина Пскова? Двадцать шесть осад он ранее выдержал. И ныне за стенами отсидится.
— Безумцы! — стиснув зубы от гнева, проговорил Александр Ярославич. — Не помышляете вы о будущем. И Псков — Русь, и Новгород одинако. Пускаетесь на глупое дело, горя впереди не углядев. Завтра же рыцарское копье достанет святую Софию. Не на палках вам-то для потехи драться! Отъезжаю от вас.
Александр Ярославич вышел с пылающим лицом из владычиных палат. Онфим уже подводил ему коня, блуждая между возками с посеребренными спицами и расписными боярскими колымагами, обитыми изнутри цветным сукном, а то и соболиным мехом. Перед этим богачеством княжеское седло, хоть и приукрашенное, выглядело сиро. С тем большим упрямым задором вскочил в него князь, взяв с места галопом. Плащ-корзно, пристегнутый на левой стороне, крылом взвился за его плечами.
Невский герой отъехал из Новгорода, провожаемый всеобщим недоумением: уж коль он неугоден боярской госпо́де, то кто тогда?..
Часть вторая
Юность Ярославича
Отчий край
Когда Александр Ярославич двигался к стольному Владимиру, пора чернотропа миновала. По косогорам сделалось пестро, клочковато; снежные бляхи испятнали траву. В березняках почва была устлана словно соломенными половиками — столь густо и ярко лежал палый лист.
Во Владимире пробыли недолго. Город еще не оправился от недавнего татарского приступа: все было черным. Нет у войны иного цвета, кроме кромешного. Слепнут краски...
Ныне городские ворота, что ведут с востока — Серебряные, и западные с дорогой на Переяславль — Золотые, и даже боковые к речке Лыбедь — Медные, были поставлены вновь. Но кое-как, без былого великолепия. Смотреть на это щемило сердце.
— Ну, будь здрав, Невский воитель! — приветствовал великий князь сына. Ревнивая нотка прорвалась было в голосе, но тотчас и спала. — Славно, славно поработал мечом. Русь тебя похвалит. Но и впредь врагам благой разум не в обычай. Обещай мне, что не оставишь заходных рубежей, будешь стоять твердо, как некогда богатыри на заставах. Не соблазнишься другой славой. Обещаешь?
— Как ты велишь, — отозвался Александр Ярославич, не взяв в толк, к чему тот клонит.
Александр гордился перед отцом недавней битвой. Он покинул Новгород в сердцах, а словно вез его за собою — так часто думал. И словечки новгородские любил вворачивать, и костяным гребнем волосы не разбирал на пробор, а начесывал на лоб, обрезал коротко, по-новгородски.
Старый князь разложил между собою и сыном шахматную доску. Расставляя фигуры, произнес в поучение:
— Умей, сыне, двигать человеками, аки деревянных болванчиков на тавлее. Державцу не надобно ни жалости, ни обиды, но на все расчет. Непокорство мелкое отметай, вперед зри ясно. Наш род держал Новгород честно и грозно, так оно и будет. Попросят князя, пошлю им Ондрея. Не по первому их зову ты к ним воротишься, чтоб не мыслили впредь руки тебе связывать. Пока ступай в Переяславль, обихаживай свою вотчину. Там от ордынцев одни головни...
Перед дорогой Александр Ярославич хотел распрощаться с Онфимом, отпустив того в Витебск.
— В Переяславле житье будет скудное, — сказал со вздохом.
— Лучше мне надевать лапти в дому твоем, чем сафьяновый сапог вдали от тебя! — отмолвил Онфим с обидой и преданностью.
Князю стало жаль отлучать его от себя.
Выехали из Владимира под смирным снегопадом. Позже замела косая метель, а в полдень и вовсе завьюжило, стало подбрасывать снег горстями, завивать воронкой. Последний дневной час истекал, и морозный туман вместе с сумерками повивал землю, когда Александр Ярославич приказал ладить ночлег. Онфим приметил разницу: купеческие обозы останавливались засветло, выбирали место придирчиво. Ратники спали где придется, шалашей не ставили, дерева для костров рубили, не заходя в гущину: береглись не сами — берегли коней от волков.