У Онфима конек был крутобокий, с горбатой мордой, по кличке Нецветай, половецких кровей. Ходил под седлом резво, но любил забегать вперед, и Онфиму стоило труда не обгонять князя. Узды Нецветай слушался, хотя привязывать себя не давал; мотал головой, пока не распутается. На привалах Онфиму доставалось с ним мороки более, чем с княжеской кобылой. Та была с точеными ногами, выгнутой шеей. Горяча, но добра, и вынослива в длинных переходах.
Двигалась Александрова дружина налегке, везли с собой только ячмень в тороках да воинский снаряд, съестного обоза не брали. Леса изобиловали дичью: рылись под дубами вепри, непугливо бродили лоси и зубры. Дорогу перебегали горнострелковый. Когда останавливались для охоты, рожки ловчих подавали друг другу звонкие зовы: «Вперед! Равняйся! Всем сбор!»
За многими заботами Онфиму некогда было погоревать, что судьба все дальше уводит его от Ижорянской девы. По ночам он видел во сне, как бродит с нею в зарослях черемухи. Олка наклоняется, срывает то один, то другой стебель: «Трава хановник, видом смугла, растет подле реки. Бодрит память... Трава цветом воронь приносит забвение...» — и будто бы очень важно для них собирать эти волшебные травы...
День уплывал за днем. Леса оттеснялись к оврагам; под снегом дремали пахотные угодья. Из-за веселых переяславских горок вставали верхушками инистые березы — как белые дымы. Переяславль открылся на вечерней заре. Лежал в тумане, будто на дне озера.
Александр Ярославич придержал коня. Все отступило вдруг прочь. Мнилось, только сейчас возник он на этой земле и не знает ничего иного. Память обратилась вспять. На всем свете не сыскать роднее, чем этот городок в долине Трубежа! Мелкое у берега Клещино озеро уходит в темную глубину своим песчаным дном, как в воронку. В тихую погоду от воды тянет болотцем, но при ветре озерное дыхание свежо и резко. Помнит Александр Ярославич наперечет все ручьи и речки, бегущие к озеру: на юге — Веськовка и Гремячка, на западе — Куротня, Сосенка и Симанец, на севере — Дедовик, Кухмарь, на востоке — Слуда Малая, Слуда Большая и Галев поток. А вытекает одна Векса. За ней соляной холм и солеварни. К Вексе напрямик через Клещино озеро лежит санный путь. Многие названия мерянские, идут издревле. Но главную переяславскую реку нарек Трубежом сам прадед Юрий Долгорукий в память о Киеве.
Он стал первым Ростово-Суздальским князем; обживал Залесскую Русь. Крепость в устье Трубежа — оборона с запада черноземному суздальскому ополью — названа была им Переяславль Новый тому сто двадцать пять лет назад. Словцо «новый» стало уже отпадать. Переяславль стоял удобно: на кратчайшем пути между средней Волгой и ее верховьем — через Оку, Клязьму, Нерль Клязьминскую, Трубеж, Клещино озеро, реку Вексу, Сомино озеро и Нерль Волжскую: «путь от булгар в Новгород». В старину возили от булгар белый тесаный камень: Юрий Долгорукий любил ставить из него палаты и храмы. Переяславский Спас со свинцовой крышей, мощным барабаном и шлемовидным куполом дал образец всем будущим владимирским церквам. Каждая из них была наряднее, затейливее другой. Пока дядя Святослав Всеволодич не возвел у себя в Юрьеве-Польском и вовсе чудо: сплошь покрытый резьбою собор Георгия Победоносца, покровителя Руси, соименника Юрию Долгорукому (Юрий и Георгий произносились одинаково — Гьюрги).
Чтобы надежнее прикрыть богатое хлебное ополье с востока, сын Долгорукого Андрей Боголюбский перенес столицу в крепость Владимир-Залесский. После его гибели братья разделили было княжество пополам, но вскоре Всеволод собрал его под свою руку. Переяславль отныне становился вотчиной старшего сына великого князя.
Русь вобрала в себя уже более двадцати неславянских народов. От немцев ее заслоняли земли подвластной Ижоры, от Швеции и Норвегии (на Руси норвежцы прозывались мурманами) — земли еми, карелы. От набегов Волжской Булгарии — леса и степи черемисов, мордвы, буртасов. Великое княжество обустраивалось, обещая близкий расцвет. Владимирцы известны были как знатные древоделы, плотники; суздальцы славились художествами в ремеслах; переяславцы жили водою: ряпушка — переяславская сельдь, искусно копченная ими на ольховом дыму, украшала княжеские и боярские столы. А ростовские лодейные мастера лучше других выжигали у спиленных дубов и лип сердцевину, либо ловко делали трещину на живом стволе, расширяя ее из года в год для лодок-однодеревок.
Переяславль тесно оброс слободами и посадами. Вокруг валов жили ткачи-хамовники, что поставляли князю небеленый холст, и ткачи-кадаши, выработчики тонких бельевых полотен, шатровые мастера-бараши, квасовары, пивовары, шорники, кузнецы, садовники, хлебопеки. Посадские занимались сбиванием масла, медоварением, плетением лаптей, вялением мяса и копчением рыбы.
Дворцовые рыболовли селились по Трубежу, напротив городской стены. На жердях, воткнутых в береговую почву, сушились сети. Колыхались челны, привязанные к ивам.
А Княжий город надежно опоясывали высокие насыпные валы. Ров (по-местному «гробля») был укреплен щетью — вбитыми в дно кольями. Бревенчатые стены поднимались в три с лишком человеческих роста. В кремль вело трое ворот, над стеной высилось двенадцать башен; под Тайницкой выход к реке — на случай осады. Хотя кремль был обширен, вмещал собор у северной стены, ряд княжеских теремов и архиерейские палаты, сами улочки были тесны, изгибны, утыкались тупиками в вал. Деревянные церкви стояли впритык к жилецким избам.
Александр Ярославич оглядел Княжий город. Терема частью уцелели, а частью обуглились. Раньше дверной нишей они соединялись с храмом Спаса: княжеская семья молилась на хорах. Сам храм воздвигнут был крепко: фундамент дикого камня, стены из двух рядов известковых плит, между ними валуны, залитые известью. Пламя пожара лишь полизало храм. Александр Ярославич вошел внутрь. Шаги его гулко прозвучали по желтым и зеленым плитам пола. Сверху из восьми узких окон струился сирый зимний свет. На площади на двух дубовых столбах висела медная доска — било. Ордынцы на нее не польстились — велика и тяжела, — лишь рубили топорами из озорства и злобы.
Александр Ярославич с кучкой ближних бояр объехал в санных возках окрестности. Снег был еще неглубок, кони не вязли, и полозья шли легко. По ледку обогнули озеро, взобрались на Грямучую гору, густо поросшую березами и липами. По другую сторону озера на крутом береговом уступе виден стал Клещин-городок, старая крепостца, заброшенная с той поры, как построили Переяславль. Чтобы отвадить слобожан от Клещина городка, за его оградой стали хоронить по приказу князя тех, кого сволакивали отовсюду после мора или побоища. Соседний холм с голой вершиной от языческих времен назывался Ярилиной плешью. Знакомые с детства места! На ближнем холме ютился деревянный монастырек во славу Никиты-воина — узенькие решетчатые оконца так близко к земле, что и травы дотянутся и сугробы заметут. Однако цел после Батыя! И купцы те не разорились, кто загодя перенес товары в его кладовые, поделившись с монахами за схорон.
Место князю понравилось. В лесу было шумно от сорочьего крику. В овраге шмыгали лисы, зажигая снег рыжими пятнами. Среди густых темнеющих елей светло сияли березовые стволы.
Сидя в монастырской трапезной за дубовым столом, угощаясь с мороза рыбной ушицей, князь внезапно сказал, что намерен возвести надежный приют семье, пока не отстроит Переяславль, поблизости, на Ярилиной плеши. Прибрежная мель при нужде вновь послужит защитой. Когда два года назад Батыева рать жгла и грабила Переяславль, из посада жители на плотах уплывали на середину озера: стрелы туда не доставали, вражьи челны по мелководью не шли.