А на княжьем дворе уже стоит гомон! Обычаи были просты; даже холопы, выказывая усердие, чувствовали себя в палатах свободно, мысля их своим домом.
Распорядок дня напоминал копошение улья со снующими взад-вперед подметальщиками, истопниками и поварной челядью.
В гриднице выхода князя ждали думные бояре, верховые вестники. Возле крыльца под шатровой кровлей толпились просители, шныряли у широких ступеней ротозеи. При городских воротах заезжих людей караулили сборщики мыта. Сам князь несколько утренних часов проводил в особом покое, где выслушивал отчет дворского или обсуждал предстоящие дела с ближними думцами.
Княжичей подымали до света, умывали снегом. Учили многому, и неукоснительно: что прилично, что немочно князьям. Постигая грамоту, цифирь, получая первые представления о географии и космогонии, Александр не отличался от других мальчишек своего возраста. Главным источником знания продолжало оставаться общение людей. А этим никто не обделен на Руси...
Особым событием становились поездки княжичей во Владимир. В гости к великому князю Юрию они ехали с радостью, но без трепета, не глазея с жадностью по сторонам, а лишь со сдерживаемым любопытством рассматривая стольный город.
Александру нравились разговоры, которые вели между собою отец и дядя. Каких бы вещей они ни касались, во всем проступали деловитость и обстоятельный расчет. Если даже князьями обсуждался военный поход, то и он ставился в зависимость от видов на урожай, от примет — глубок ли снег, рано ли станут подо льдом реки?.. Мальчик стремился вникнуть в сокровенный смысл их речей: ведь и он станет князем, и ему предстоит вершить дела.
Новгородское ученичество
Наступает момент, когда ребенок осознает, что с неизбежным необходимо смириться. И тот, кто встретит горькую неожиданность мужественно, уже переступил порог ранней взрослости. Для Александра рубеж возник рано, семи лет, когда его и брата Федора отец отвез в Новгород.
Неотвязный вопрос отрочества «для чего я живу» был решен помимо Александра. Он — князь, его удел быть легким на ногу, тяжелым на удар. Знать толк в воинском снаряжении, равно как и в написаниях летописцев, чтобы блюсти державную выгоду.
Они приехали в Новгород в декабре 1228 года. Но Ярослав Всеволодич уже через две недели рассорился с Псковом, который заключил за его спиной отдельный договор с Ригой. Новгород взял сторону псковичей и потребовал, чтобы переяславская рать отошла восвояси. В гневе и досаде Ярослав покинул город, оставив сыновей-наместников на руках боярина-воспитателя Федора Даниловича и дядьки именем Яким.
Яким был человек добрый. Он часто и шумно сердился, но в его обидах было что-то детское: они вспыхивали и погасали внезапно. Мальчики, дразня его, в то же время жалели и потому знали меру проказам.
Зато главный наставник боярин Федор Данилович никогда не раздражался, но — дети были уверены — и не любил их. Если его требование не выполнялось, он просто смотрел в упор. Зрачки его заметно холодели, пока не превращались в колючий лед. И дети пугались. Злая нечистая сила, все эти оборотни, лешие, почерпнутые из пуганья мамушек, представлялись им тогда в лице боярина.
Но много позднее, когда после внезапной кончины брата Александр остался в Новгороде один, добрый дядька Яким попросился у князя-отца обратно в Переяславль на собственную усадьбу и расстался с питомцем как-то незаметно, торопливо приложившись к плечику. А строгий боярин и далее находился при Александре, уже не как наставник, а как советчик, и не по приказу, а из чувства долга и приязни.
Суровое воспитание второго Ярославича ничем бы не отличалось от воспитания его отца, если бы не проходило в таком ни с чем не сравнимом государственном образовании, каким был Великий Новгород, вмещавший в себя многие крайности. Жизнеспособность города заключалась в том, что хоть на вече кипели раздоры и страсти, но перед остальным миром он выступал монолитно.
Не всегда упомнят, когда вдалбливаются азы, буки, веди, глаголы, — просто ребенок начинает читать. Так и в характере Александра незаметно образовалась смесь суздальской рассудительности с новгородским лукавством, с умением быстро проникнуть в суть момента.
Тоска по Переяславлю, приезды отца, редкие свидания с матерью навсегда остались в памяти яркими пятнами. Двигаясь верхом бок о бок с отцом по мощенным дубовыми плахами улицам — их сопровождал особый щелкающий цокот, будто кололи орехи, — Александр ощущал блаженство и пылкую готовность разделить отцовы труды, подставить свое плечо под его заботы.
Однако, немного подросши, он не мог уже не видеть, что крутой нрав Ярослава отталкивает горожан. Бойкое население лишь глумилось, когда княжеские стражники, остервенясь, искали на дне купеческих лодий припрятанный янтарь и горностаев. Новгородичи привыкли к беспошлинным товарам.
Новгород был во всем отличен от Переяславля. Не князь, а вече, скликаемое бирючами, утверждало здесь налоги, объявляло войну или мир. На помост — иначе, степень, — важно всходили вятшие люди, посадник, тысяцкий, сотские, кончанские старосты и налагали на грамоту восемь печатей. Вечевой дьяк прятал ее в особый ларь.
Бывало, что собирались два вече — на Ярославовом дворище и у собора святой Софии. Приняв разные решения, сходились на мосту через Волхов, дрались на кулачках, устанавливая правоту.
Владения Новгорода, его «пятины», протянулись на недели пути, надежнее чем копьями, охраняемые болотами и лесами. Но прожить без князя, без сильных полков город не мог: ни оборониться, ни прокормиться. Купцы, что вели торг с Владимиром, тянули за суздальских князей; другим выгоднее было держаться за Смоленск и Чернигов.
Еще на подъезде к Новгороду маленькому Александру явственно почуялся едкий дым от смоления многих лодий на Волховском вымоле. Новгород соединял Варяжское море с холмами Валдая, где близко сходились истоки Волги, Днепра и Западной Двины. Ветрила несли новгородские корабли в Колывань (Таллин) с каменными башнями на горе, к пристаням немецкого города Любека, пивные таверны которого теснились у самой воды, к крутому острову Готланд с косяками тюленей, спящих на прибрежных валунах.
Десять лет изо дня в день была перед глазами Александра жизнь реки: Волхов не оставался праздным даже осенней ночью. В густой тьме проплывали парусные лодьи и рыбацкие челны на веслах, освещаемые смоляными факелами. Шаткие огни перепрыгивали с волны на волну. Радостно знобящий, фантастический вид!
Прежние хозяева не успевали обжить стен в княжеских палатах на Городище: то в молодечных горницах свистел ветер в щелях, то текла кровля. Теперь все обновилось; дворский пуще грома небесного боялся князя Ярослава! Но как ни содержался добротно и обильно княжеский дом, Александра невольно поражали роскошество и благолепие владычиных палат в кремле. Княжичей привозили туда еженедельно для наставлений. Блистали полы из наборного дерева, качались лампады на золотых цепках; окна были широки, а слюда в них чище воды.
В этих палатах недавно водворился хозяином архиепископ Спиридон. Он обживал их, едва сдерживая прыть бодрой походки, хлопоча и усердствуя. То, что именно его имя вынулось по жребию, никого не обмануло: за него стоял посадник.
К молодым Ярославичам Спиридон благоволил.
— Учитесь, отроки, припадайте к книгам, как пчелы собирают сладость цветов, — приговаривал, вглядываясь оценивающе в обоих.