Но мимо коробейника, торговавшего гребнями, не сумела она пройти, остановилась как зачарованная. Тут были гребни с высокой спинкой, и на них были процарапаны глазки, простые и двойные, или чешуйки, а на самом верху стояли, поднявшись на задние лапы, два медведя и смотрели друг на друга. Тут были и складные гребни, которые убирались в костяные изукрашенные ножны, и гребни, у которых с одной стороны были зубья редкие, а с другой — частые.
А коробейник заливался соловьем, расхваливая свой товар:
— Эй, девицы-красавицы, расчешите русые косы моими гребешками! У кого по плечи были косы — до пояса вырастут. У кого по пояс — до самой земли протянутся…
Какая-то девушка, выступив вперед, сказала:
— А ты бы, гостебничек молодой, подарил нам по гребешку. Мы бы волосы чесали да тебя поминали.
— И без подарков вспомните да пожалеете, зачем вовремя не купили гребешки, а вторых таких вам вовек не купить.
Гончариха смотрела, как какой-то молодец купил гребень, украшенный конскими головами, и, усмехаясь, повесил его на пояс. Потом другой, почесав копну своих волос, тоже купил гребешок, попроще.
— А вот гребень! — кричал коробейник. — Какая работа! Искусники старались, пилой зубья пилили, зубья ровные да гладкие, не зацепят, не дернут волосок. Проведешь гребнем разок по волосам — посыплется золото, другой раз проведешь — покатятся дорогие каменья. Кому гребешок?
Тут гончариха выступила вперед, не удержалась и приценилась. Коробейник тотчас повернулся к ней:
— Матушка-княгинюшка, недорого возьму.
— Да не княгиня я, — робко ответила она, — а Гончарова жена.
— А пригожая такая да дородная — я подумал, не боярская ли ключница. — И назвал цену.
— Ах ты разбойник, лихой человек! — завопила гончариха. — Грабитель ты! Хуже грабителя! Да как ты посмел такую цену сказать! Как у тебя язык-то повернулся! Мне год работать — столько не нажить…
— Проходи, лапотница! Не про тебя мои гребни, — закричал, обозлившись, коробейник, и, отвернувшись, снова стал выкликать: — А кому пуговицы костяные! Круглые и гладкие, резные и точеные. Рукоятки для. ножей!..
Тут опять померещилось гончарихе, что вдали мелькнул Завидка. Тотчас перестала она браниться, бросилась к сыну, но ее снова оттерли, и снова он куда-то скрылся. Дюжий парень чуть не сбил ее с ног, и тут она носом к носу столкнулась с кузнечихой. Та держала в руке шиферное пряслице.
— Глянь-ка, и имя мое на нем начертано: Олены прясло, — похвасталась кузнечиха.
Но гончариха, отвернувшись, ответила:
— У меня дома сколько хочешь пряслиц. Я ищу, где бы соли достать. Чем пряслица покупать, я лучше мужу щи посолю. Соленые-то они слаще.
А сама думала: «Жила я без розовых пряслиц — и дальше проживу. А отведает гончар соленых щей — подобреет, сам с Завидкой мириться захочет».
Глава II
БЕГСТВО
Уже целый час, ничего вокруг себя не слыша и не замечая, почти не дыша, смотрел Куземка, не отрывая глаз, на удивительные мечи, разложенные на продажу оружейником из Киева. На сверкающих клинках витые темные и светлые узоры: на одном спирали, на втором завитки, на других плетенья и полосы.
«Железо со сталью сварено, — думал Куземка, — оттого и цвет разный. Такое я видал. Отец на топоры да на серпы стальную полосу наваривает для крепости. Да откуда же узор такой мелкий да ровный и каждый раз иной? Этому бы научиться — лучше меня кузнеца бы не было. Спросить, что ли? Спрос не беда. Скажет иль обругает, третьему не бывать».
И Куземка вежливо поклонился и заговорил:
— Дяденька, отец мой кузнец, и сам я кузнецом буду. Скажи мне, как эти узоры сделаны? Я таких не видал.
— А что, хороши? — спросил оружейник.
Был он мужик еще не старый и, видно, сам не устал любоваться своими изделиями. Все тер их тряпкой да перекладывал так, чтобы клинки на солнце играли.
— Хороши! — ответил Куземка. — Диво дивное!
— Не ты один дивишься, — сказал оружейник. — Восточные мастера по всему свету знамениты, а и те говорят, что нету лучше русских мечей.
— Научи меня, — попросил Куземка. — Я тебе заплачу, мне мать дала. — И на открытой ладони он протянул оружейнику все свое богатство.
Тот посмотрел и усмехнулся:
— Не много тут.
— Больше нет, — сказал Куземка. — Научи меня — я тебе отработаю.
— Не надо, — сказал оружейник. — И серебро свое спрячь. Наши тайны непродажные. Вижу, что ты любишь свое ремесло, и за твою любовь я тебе тайну открою. Три возьмешь полосы — железную, стальную и опять железную. Сваришь их в брусок. Вытянешь брусок и сложишь вдвое. Сваришь и опять вытянешь, и так трижды. Затем снова, нагрев до сварочного жара, скрутишь винтом и так обточишь. Вот тебе один узор. А то возьми несколько прутков стальных и железных, сплети их и перекрути и раскуй в полосу. Это тебе второй узор. Научишься этим — сам придумаешь другие, какие желаешь и намереваешься получить. Как протравишь сварное плетенье, удивительную и редкостную получишь вещь. А теперь отойди, потому что ты заслонил мой товар, никто к нему подойти не может.
— Спасибо тебе, — сказал Куземка и отошел. Тут, откуда ни возьмись, подбежал Завидка. Стал дергать за рукав, просить:
— Кузя, Кузенька, пойдем! Посмотри, каковы луки хорошие привезли!
— Да зачем нам луки! — возражал Куземка. — У нас свои есть, самодельные.
— Настоящие-то лучше. Пойдем, Кузя. Мне бы хоть разок такой в руках подержать!
— Да что ж его держать, когда с собой не унесешь! У меня серебра мало, а у тебя и вовсе нет.
— У Василька, наверно, полны карманы. Ему мать ничего не жалеет, она богатая.
Василька нашли они на самом краю торга. Раскрыв толстые губы, слушал он скомороха, игравшего на гудке. Скоморох, прижав гудок к груди, водил по нему смычком, и струны дивно рокотали и гудели.
— Василько! — крикнул Завидка. Но тот только рукой отмахнулся.
Пришлось ждать, пока скоморох, держа гудок за гриф, медленно опустил его. Опустил глаза, смотревшие вдаль, и увидел Василька. Оба улыбались, будто струны еще звучали. Потом Василько рванул завязки кошелька и бросил его скомороху.
— Ах! — закричал Завидка.
Но скоморох, сунув кошелек за пазуху, скрылся в толпе.
— Чего тебе? — спросил Василько. — Куземка, здравствуй! Ты слышал, как хорошо играет гудец? Будто ветры по всей земле носятся, в лесу горлицы стонут.
— Как — чего? — крикнул Завидка. — Мы лук хотели купить.
— Ну и покупайте! — ответил Василько. — Если хороший лук, почему не купили?
— У меня серебра мало, — сказал Куземка. — А Завидка пристал, как с ножом к горлу.
— Ладно, пойдем посмотрим лук. А чего не хватит, я у матери попрошу еще.
Но не успели они отойти и нескольких шагов, как им встретились Макасим с Милонегом. На подростке все еще была старикова одежда; и Василько, стукнув его по спине, спросил:
— Что медленно поправляешься? Гляди, штаны свалятся.
— А мы идем купить штаны, рубаху, — ответил Милонег, сияя темными глазами и скаля острые белые зубы.
— Коли так, пошли! — решил Василько. — А лук потом пойдем покупать.
Все согласились, и Завидке тоже пришлось пойти со всеми вместе к палатке, где торговали одеждой.
Макасим перебирал рубахи, щупал их, смотрел на свет. Все казались ему не довольно хороши. Наконец выбрал он рубаху из льняного полотна с расшитым передом.
— Что же, он так и будет все в одной ходить? — спросил Куземка. — Рубаха-то нарядная, в ней ни играть, ни работать нельзя.
И Макасим купил вторую рубаху, подешевле, и, свернув ее, сунул подмышку.
А как стали выбирать штаны, глаза разбежались. Были тут и гладкие, и полосатые, горохами и узорами, холщовые, шерстяные и бархатные. Макасим было хотел купить штаны алого цвета, но Куземка опять заспорил, и штаны купили попроще да попрочней. Милонег же не спорил, не выбирал и не просил, а только беспрестанно улыбался. А как оделся во все новое, так отставил руки в стороны, чтобы не измяться и не запачкаться.