«Что со мной? Что со мной? Чудится мне, что ли? И в глазах темно. А может быть, я уже умер и это душа моя бродит?»
Он щипнул себя посильнее, с вывертом, и понял, что жив и что не есть ему уже хочется, а пить, да так, что даже язык стал шершавый и будто припух. Тогда, собрав все свои силы, он решил перебраться через невысокий вал к речке.
Сколько времени он перебирался через этот вал, он не помнил. Вниз он просто скатился и застрял в кустах у водяных ворот.
И вдруг он увидел — и это было самое удивительное в этой удивительной ночи, — как ворота медленно приоткрылись и из них выглянул человек, осмотрелся и вышел. За ним — второй, третий… человек десять. Они шли гуськом, осторожно и пригнувшись, неся в руках ведра. Первый уже успел спуститься к реке, когда показался последний. Но едва и этот успел пройти мимо кустов, как Завидка бросился в открытую дверь.
В темноте у выхода он на кого-то натолкнулся, но вырвался из схвативших его рук и побежал к кузнице. За ним никто не гнался — верно, увидели, что он один, и маленький, и свой.
Ворвавшись в кузницу, Завидка не своим голосом закричал: «Куземка!» — и бросился на шею другу.
Глава 8
СЛАВА
Все эти дни от зари до зари, ровно и не переставая, замолкая лишь на ночь, бревна били в ворота, и вдруг на третье утро ворота затрещали и распахнулись. Хлынула черная волна диких всадников, мгновенно затопила площадь и закрутилась водоворотом. Одни еще бились врукопашную, а другие, схватив за рога скотину, гнали ее из детинца в свой стан. Только у ворот господин Глеб с небольшой горсткой своих дружинников пытался сдержать натиск врагов.
Половцы, проникнув в жилища, кидали в окна ткани, меха и утварь, тащили упиравшихся женщин, словно котят хватали детей по двое и по трое, кидали их поперек седла. И, все, что можно, захватив с собой, поджигали пустое жилище. У входа в кузницу Ярема, размахивая докрасна раскаленной полосой железа, отгонял воров, а за его спиной Куземка вытаскивал клещами из огня новую полосу, подавал отцу вместо остывшей.
Половец, ворвавшийся к Макасиму, схватил за шиворот Тишку с Митькой, поволок их к дверям. Тишка с Митькой, вывернувшись, вонзили ему в руки острые зубенки. Он кинул их, но опять подхватил. Макасим кинулся к нему. Половец ударил старика в грудь ножом. Нож погнулся и отскочил. С ужасом взглянув на Макасимову холщовую рубаху, отразившую его удар, половец бросил ненужный, согнутый нож, выпустил ребят и выскочил из кузни. А Макасим и сам не понял в это мгновение, что спасла его книга — деревянные доски ее переплета и серебряные на них дощечки.
В доме господина Глеба богатая досталась половцам добыча. Обезумев от жадности, рвали они друг у друга из рук золотые узорочья и молодых служанок. Богатые шелка топтали сапогами, рвали ковры со стен. Госпожа Любаша, увидев среди грабителей знакомого ковуя, столько лет служившего господину Глебу разведчиком, бросилась к нему, моля заступиться. Но ковуй рявкнул:
— Пошла прочь, старая карга! — и отшвырнул ее на пол.
Она осела, грузная и обмякшая, на четвереньках уползая от страшных воров.
Бросив ненужный теперь лук, Василько сбежал по лестнице в горницу, схватил на руки мать и потащил ее к тайному выходу. Она рвалась из его рук, обезумев, не понимая, кто ее тащит. Не признав сына, царапала ему лицо, но он схватил ее подмышками и наполовину нес, наполовину волочил. Кто-то ударил ее по голове, и мать сразу обвисла и стала такой тяжелой, что ему не под силу стало тащить ее. Тогда он положил ее на землю и прикрыл своим телом, пытаясь уловить слабое ее дыхание. А сверху, с башни, где был он с утра, Завидка расстреливал последние свои стрелы, зорко целясь, чтобы не попасть в своих в этой страшной каше борющихся на площади тел.
И вдруг загудели деревянные трубы, ременные шары ударили в бубны. Русская рать шла на выручку. Трубили трубы с севера и с востока. Затрубили с юга. С рокотом, со звоном шла на выручку русская рать. Шли с Роси, с Ростовицы, с Тетерева, с Пятки, с Ирпеня. Из Ростовца, Коробчеева и Неятина. Из Чарторыя, Колодяжного, Изяслава и Каменца. Шли из Яроповичей. С трубами, с бубнами шло на выручку русское войско.
Услышали эти звуки половцы — повернули коней и поскакали в степь, увозя с собой пленников, бобровые меха, скот и награбленное оружие.
Серыми волками скачут половцы в степь, а за ними несется русская рать, нагоняет, настигла. Гудят трубы, бубны звенят, русские мечи рубят половецкие головы. Не вернуться проклятым к своим шатрам и кострам, не скакать уж им на краденых конях, потрясая ворованным оружием. Полегли половцы на смятую ковыль-траву, а вороны уже слетаются, похоронную песню каркают, поминальный пир празднуют.
А в Райках убитых хоронят, раненых лелеют, а кто жив остался, благодарят своих избавителей, подносят им чары вина, обнимают, и плачут, и радуются. Слава русским воинам! Слава заставам, заслоняющим Киев! Всем звеньям единой цепи, опоясавшей Русскую землю, слава!
Когда потушили огни и разобрали раненых и живых от мертвых, то увидели, что крепость пострадала не слишком. Крепостной вал был частью разрушен, ворота были разбиты, выгорело внутри несколько жилищ. Но многих защитников не досчиталась крепость. У ворот, среди груды тел, нашли господина Глеба. Его шлем был разрублен, разрублена кольчуга, белая борода красна от крови. Но он был еще жив и в костенеющих руках сжимал рукоять меча.
— Мой гонец подоспел вовремя? — спросил он нагнувшегося к нему воеводу.
— Твой гонец был у нас без малого месяц назад. Предупредил, что половцы готовят набег и если увидим мы огни, то спешили бы на помощь. С тех пор стояли воины дозором на башне, следя, не вспыхнет ли где зарево.
— А другого гонца не было, два дня назад? Другого, молодого и пригожего, кто сказал бы, что половцы уже здесь и что нам не устоять без подмоги?
— Другого гонца не было. Мы увидели огни и коней оседлали. Мы были бы здесь раньше, но дожидались войска из соседних городов и детинцев. Другого гонца, молодого и красивого, не было.
Тогда господин Глеб вздохнул и закрыл глаза. И это был конец его славной жизни.
Умер господин Глеб. Погиб Аника-бочар и трое его сыновей. От половецкой стрелы кончил жизнь Микула Бермятич, и Милонег страшной, безвестной смертью умер. Многих нет, но еще больше осталось живых.
Жив Василько. И недаром он принял из рук отца своего меч, лук и колчан со стрелами. Быть ему воином славным, дружинником княжеским, и далеко отогнать половцев в их степи.
Жив Завидка, смелый стрелец. Быть ему богатырем Давидкой Тимофеевичем, сражаться рядом с названым братом Васильком, ратуя за Русскую землю. Жив и Куземка, быть ему умелым кузнецом, ковать русское могучее оружие.
Жив косец-великан. Косить ему спелую ниву.
Живы древорубы. Рубить им из леса крепкого города, детинцы и жилища.
Жива Русская земля!
ОЛЬГА ГУРЬЯН И ЕЕ КНИГИ
В 1931 году, когда я работал редактором в детском отделе издательства «Молодая гвардия», в моих руках оказалась небольшая рукопись, под названием «Сталь».
Автора этой рукописи, Ольгу Марковну Гурьян, я знал как автора стихов. Вернее, знал не автора, а её стихи. Да не только я, а и многие тогдашние ребята (сейчас эти ребята уже давно папы и мамы) знали её стихи: «Весёлая гроза», «Вовкины радости», «Встреча на речке», «Насекомые», «Север», «Золотой хвост».
Все эти книжечки в наше время удивили бы детей — бумага серо-жёлтая, краски тусклые, буквы мутные. О переплётах в то время писатели и читатели могли только мечтать. Книги издавались в бумажных обложках. Иногда на рисунках мальчики-были похожи на кошек, а кошки — на тыквы.