Люба (вырывается). Пусти, тебе говорят! Я за себя не отвечаю!..
Алена. Только не в «Прибое»! Это ж интуристская гостиница!
Тетя Зина. Да еще с ее-то хвостом в городе!..
Люба (вырываясь). А мне терять нечего! Я и так у всех бельмо на глазу! С меня взятки гладки!
Алена (пытаясь ее удержать). Если б я знала, я бы это письмо — на клочки!
Люба (убегая). Ах, оставьте!..
Тетя Зина (Алене). Беги за ней, она же бешеная! Как раз финны с круизом приехали…
Алена (бежит за Любой). Любка! Не смей! Потом не расхлебаешь!..
Тетя Зина (одна). Хорошо, хоть Люськи моей не было… (Кричит на всякий случай.) Люська! Если еще хоть раз… Люсенька!.. (Успокоилась.) Нету, слава Богу!.. (Повернулась к «Эспаньоле», плюнула в сторону.) Сгинь, зараза! Сгинь, сгинь!..
Занавес.
Действие второе
Зима. Конец января. Всю ночь с хмурого неба сыпался рыхлый снег и тут же таял, не долетев до земли. Лишь кое-где он остался лежать белыми неряшливыми хлопьями на парапете набережной, на реях «Эспаньолы», на широких листьях продрогших пальм.
Набережная пуста, и море тоже. Крики голодных чаек одни нарушают зимнюю тишину.
Ниша в борту «Эспаньолы» задраена наглухо железной поперечиной с висячим замком.
На набережную выходит Люба с той же сумкой с фотографическими принадлежностями через плечо, в руках — тренога и картонный щит с цветными снимками.
Она поискала глазами, где бы расположиться, и, как и в тот раз, подошла к парапету, установила около него треногу и щит. И тут как раз небо неожиданно очистилось, выглянуло яркое, холодное солнце.
Люба обрадовалась ему, зажмурилась, сняла с головы вязаную шапочку, села на парапет, подставив солнцу лицо.
Пауза.
Спустя некоторое время на набережную выходит Алена. На ней теплое зимнее пальто, отчего она кажется еще толще и неуклюжей, в руках — все та же набитая хозяйственная сумка.
Алена (подойдя к Любе). Загораешь?
Люба (не открывая глаза и не изменяя позы). Ультрафиолет.
Алена (сочувственно). Совсем отпустили?
Люба (так же). Воля, гуляй — не хочу. Только ты, подруга ближайшая, поздно хватилась, уже вторая неделя, как я амнистированная.
Алена (смутилась). Так ведь у нас который день перерегистрация фонда в библиотеке — после этих отдыхающих половины книг недосчитываемся, каждую осень приходится по месту работы сообщать. Не говоря уж, как они с ними варварски обращаются, а нам потом на переплет гроши отпускают.
Люба. Оправдалась!.. А то, что за все время два раза только видались, да и то случайно пересеклись, а Зойка вообще — ни слуху ни духу… Подруги!..
Алена. Ну, Зое ни до кого сейчас…
Люба (резко). Не интересуюсь! Раз и навсегда! (Пауза.) Ну и как вы без меня жили — не тужили? В «Магнолию» перебазировались?
Алена. «Магнолия»!.. Я до ночи над программой торчу! В апреле уже на подготовительные ехать, документы позавчера послала.
Люба. Мне бы твою настырность, я бы давно в академики выбилась.
Алена (уязвленно). Кто мешает?
Люба. Их и так пруд пруди. А вот пленки проявлять в лаборатории — ни души, днем с огнем не найдешь. Как вернулась на работу, самой приходится и отбирать, и проявлять, и печатать — спецзаказ для стенда на турбазе. (С неожиданной печалью.) Пленок сто просмотрела. Так, поверишь, как последняя дурочка ревела… Отчего, чего ради?!
Алена. Воспоминания.
Люба. Так не мои же личные! На снимках-то — одни незнакомые, чужие… (Махнула рукой.) Ах, оставьте!
Алена. Я тебя, кстати, спросить хотела…
Люба (легко). Как я прожигала жизнь эти две недели? Вполне нормально. Даже с удовольствием, если хочешь знать.
Алена (не поверила). Рассказывай!
Люба. Во-первых, я тогда этому красавчику так портрет попортила, приятно вспомнить.
Алена. Шрам остался! С твоим-то маникюром…
Люба. Не огнестрельное оружие, разрешается. Во-вторых, хоть эту набережную в божеский вид привела, до соринки вымела. В-третьих, на ночь, спасибо начальник отделения знакомый, домой отпускали, дядя Гриша чаем с кизиловым вареньем собственного изготовления отпаивал, жалел. А главное дело, впервые в жизни думать — времени вагон. Прямо праздник сердца!