Рассказал дедко Будрин, как мог, о двигателе внутреннего сгорания, увел подпросветившихся слушателей в деревню, а в лесу опять потом был тарарам, только без стрельбы, потому что не из чего было — пропали винтовки. Через много уж лет обнаружили дед-ковы домочадцы в избе короткую американскую винтовку и револьвер в овине. И это было совсем уж поразительно — ведь дедко Будрин и ружья-то ни разу в жизни вроде бы не держал.
А потом уж дедко и вовсе в политику ввязался втихаря от домашних. Какой-то незнакомец с ним целый вечер беседовал, беседовал, потом дедко проводил его, да и спроси, вернувшись!
— И гдей-то у нас евангелие?
Нашли ему евангелие, поколдовал он над ним, спрятал.
И начал ходить с евангелием по вечерам к соседу Осташкову. Да и другие мужики туда навострились и домой возвращались поздно и натрезвяк.
Конечно, кого надо, такие посиделки глубоко заинтересовать могли. И, конечно, заинтересовали. Гриша Медведев — молодой человек, работавший у союзников тайным осведомителем, явился к Осташкову в разгар посиделок и обнаружил там благонадежность: чтение населением евангелия.
— Евангелие? — спросил все-таки дотошный Гриша.
— Эге ж! — сказали мужики.
— Люблю я евангелие! — сказал Гриша для конспирации. — Поэтому я посижу тут, а?
— Посиди, — не воспротивились мужики. — Вчерашними щами не погнушаешься?
— Вчерашние щи я тоже люблю, — опять схитрил Гриша.
— Э, — сказали мужики. — Тогда приходи завтра.
Гриша унес в сердце обиду, а евангелие теперь лежит под стеклом в школьном музее — меж его страниц дедко Будрин разместил тогда брошюру Ленина «Очередные задачи Советской власти».
Тут тебе оккупация, а мужик как раз подковываться начал.
Были политпосиделки и в избе Трофима Овчинникова, где читали газету «Беднота». А Васька Будрин с Мишкой да Петькой Овчинниковым для остального крестьянства листовки по деревне развешивали. Это очень удобно было. Петька как раз служил по мобилизации в белой армии, там он эти листовки да газеты и доставал, потому что в белой армии работали энергичные красные агитаторы.
Конечно, шли и бои (в других местах), и партизанские отряды по лесам гуляли. Союзники ультиматумы посылали, с недоумением читали ответные письма красных о том, что ультиматум ультиматумом, но раз уж вы наладили с нами переписку, «мы охотно будем с вами переписываться и снабжать вас литературой на английском, французском и русском языках. Просим вас также снабжать нас вашей литературой, а также указать условия обмена литературой». И посмотрим, кто кого перепропагандирует.
Союзники добротные концлагеря для пленных устраивали для их физического «перевоспитания», а Ленин об иностранных военнопленных в телеграмме, отправленной на Север, говорил:
«Командарму VI армии Гиттису. Вполне сочувствую Вашему плану отпускать пленных, но только непременно понемногу и исключительно тех, кто действительно хорошо распропагандирован. Телеграфируйте мне немедленно, если надо, то шифром, сколько у вас пленных, какой они национальности и сколько из них распропагандировано».
И вот уже пятьдесят иностранных солдат пишут заявление о принятии их на курсы красных командиров.
Но вернемся в наш тихий Емецкий уезд, где союзники совсем уж было освоились: французы лягушек кушают по-домашнему, американцы в трусиках и ушанках посреди деревни фехтовальным спортом занимаются, чтоб воинский дух в теле поддержать и к климату хорошенько приобщиться…
А в это время нелегкий на подъем мужик, не торопясь, задумывал провести одно такое непривычное покамест мероприятие.
Поприбавилось в уезде красных лазутчиков, а большевистский агитатор Ефим Никитин даже плясал отважно посреди деревни Бросачиха для завоевания доверия крестьянства.
Все шло к тому, к чему и надо было. Зимой двадцатого года мужики и солдаты белой армии восстали в Холмогорах и учредили ревком. Теперь уж Советская власть объявилась в уезде не телеграфно, откуда-то со стороны и с опозданием, а прямо на месте и самостоятельно.
«Освободительная миссия» союзников кончилась. Расплылись они всяк в свое государство, очистив губернию от руды, фанеры, семян, щетины, жеребковых шкур, спичечной соломки, льна, смолы, пакли… От всего, что под руку подвернулось.
Так что, например, надсмотрщику телеграфа Федоту Сердитову, чтобы не краснеть на предстоящей вот-вот свадьбе своей с телеграфисткой Варей Сидоровой, пришлось сочинять письмо: