По дороге размышлял, связан ли интерес к нам, прежде всего, к Маше, с убийством агентов и пришел к выводу, что, да, связан. А все началось с визита на Монмартр. Гуляя в Тюильри, мы зашли в павильон, где выставлялись работы художников-импрессионистов. Маше они очень понравились, особенно манера письма красками, отличная от классической живописи, которая всегда казалась ей скучной и надуманной.
— Посмотри, Сашенька, как переливаются краски на этих картинах, они как живые, — восторженно восклицала Маша, глядя на работы художников. — Давай, купим что-нибудь из таких картин!
Тут же, подскочил галерейщик, услышав слово «купим» и стал «впаривать» работы за несусветные тысячи, распознав в нас богатых иностранцев. Когда я попенял ему на завышенные цены, он вскричал:
— Мсье, такого Ренуара и Моне вы не купите дешевле, в галерее Дюран-Рюэля[5] цены еще выше…
— Да, господин Дюран-Рюэль фактически монополизировал рынок произведений импрессионистов, тогда вопрос — откуда у вас вот этот «Руанский собор вечером» как вы утверждаете, кисти Моне, — оборвал я причитания галерейщика.
Как всегда, последовал рассказ-легенда о знакомых художника, решивших продать работу и прочая лабуда, рассчитанная на невежд. Мне же этот Моне показался не слишком удачной копией, если бы это был оригинал, то он давно уже был бы куплен Дюран-Рюэлем. Надо будет непосредственно пообщаться с художниками на Монмартре, там сейчас в моде неоимпрессионизм, который мне лично тоже нравится. Об этом я сообщил Маше и мы договорились на следующий день пойти на Монмартр, познакомиться с художниками, так сказать, в месте их обитания.
Сказано — сделано, на следующий день с утра мы наняли фиакр и поехали на Монмартр, или на Холм, как здесь говорят местные. Сначала ехали по бульвару Монмартр, это улица, сравнимая с Невским проспектом, с 6–7 этажными доходными домами, множеством магазинов и кафе в первых этажах с широкими тротуарами, на которые владельцы кафе выставляют столики и любители выпить в городской суете кофе и почитать свежие газетные новости могут без труда это сделать прямо на улице. Перед проезжей частью растут большие деревья, с кронами выше третьих этажей домов. Фиакры едут по бульвару в три-четыре ряда в каждом направлении.
Доехав до подножия возвышенности, откуда вверх шли улочки с домами постепенно снижающейся этажности и престижности, возница провез нас чуть вверх и остановился на площадке, где, уже стояли два фиакра (ну прямо стоянка такси), и сказал, что дальше вверх он не поедет — дорога крутая и дальше идет не брусчатка, а булыжник, лошадь может поскользнуться и сломать ногу.
— Это сейчас лето, а что тут зимой творится, когда все обледеневает, — объяснил «водитель кобылы», — видите бистро «Веселый калека»? Вот там покалечившиеся и ждут, пока за ними муниципальная госпитальная карета приедет. Бывает, что три-четыре человека собираются, выпивают и сидят в тепле, а когда карета приезжает, их туда чуть не силком затаскивают.
Преодолев подъем по аллее Бруйяр, мы оказались в самой натуральной деревне: одно- и двухэтажные сельские домики за заборчиками из штакетника, лужайки, садики и огородики. Идиллия, а ведь до центра Парижа отсюда недалеко, а вот уже и окраина. Просто город не лезет приступом на Холм, а обходит его слева и справа, как армия, осаждающая крепость. Но,, до полной блокады еще далеко: по склонам холма виднеются виноградники (в сторону, противоположную городу) и чуть дальше — поля каких-то злаковых культур и домики фермеров, с торчащими кое-где ветряными мельницами. Наконец, мы добрались до вершины холма, где стоял большой деревянный крест на месте казни святого Дени со сподвижниками. У подножия сейчас строился большой храм в честь святого, а на Холме была часовня, где могли помолиться те из монмартрской богемы, кто сохранил связь с церковью.
Чуть дальше от святого места, где опять начинались домики, и виднелись столики кафе, вдоль улицы располагались художники со своими мольбертами, ящиками с красками и большими зонтами от солнца. Вид у них был весьма пестрый и экстравагантный — преобладали блузы ярких цветов, на головах шляпы и береты самых разнообразных тонов, но, подойдя поближе, мы увидели, что у многих их местных аборигенов одежда перепачкана красками и сама по себе представляет своего рода картину.Живопись, которую они выставляли, как-то не трогала. Судя по всему, прошли времена импрессионистов первой волны, сейчас модным был кубизм, фовизм[6] и прочее, из чего вырос авангардизм с его черными квадратами, летающими людьми с перекошенными лицами и тому подобным. На Машу эта живопись как-то тоже впечатления не произвела.