Когда я вернулась в гостиную, Клеман воодушевленно показывал Саломе и Клариссе кучу шариковых ручек и обрывков рекламных буклетов страховых компаний, называя это заготовкой для своей инсталляции.
– Так ты работаешь в лондонской галерее? – обратился он к Клариссе. – Блин, да это же просто зашибись!
– Так в чем именно заключается твой художественный манифест? – машинально спросила она.
Юго меж тем, сидя за ноутбуком, организовывал нам звуковое сопровождение.
– Садись рядом, – велел он. Я повиновалась. – Кайфуешь?
– О да! – с жаром кивнула я.
Слова вылетали изо рта слишком быстро, выдавая степень моего опьянения. Юго ухмыльнулся и потрепал меня по щеке.
– Ты все так же очаровательна и мила, – прошептал он, притянув мое лицо к своему. От него пахло пивом и табаком, и я ощутила мочкой уха его теплое дыхание. – Знаешь, я по-прежнему часто думаю о тебе.
Мы оба знали, что это ложь: если верить его страничке, вот уже почти четыре года он встречался с привлекательной блондинкой.
– Я тоже, – с моей стороны вранье было частичным: я периодически думала о большинстве парней, с которыми спала.
– Petit soleil[57], думаю, сегодня тебе стоит остаться, – проговорил он, целуя меня в мочку и зарываясь пальцами в мои волосы.
Позже, когда все мы спустились, Юго скрутил самокрутку.
– Атмосфера тут и правда странная, – согласилась Кларисса, глубоко затягиваясь сигаретой Клемана. – Полиция кругом, сумки проверяют…
– Это потому что мы, по сути, стали полицейским государством, – хмыкнул Клеман. – 13 Novembre – putain de Nuit des Longs Couteaux[58].
Юго, передернув плечами, сцепил руки.
– Non, mais[59], серьезно, Франции – кирдык, – кивнул он. – Да и всем нам. Мировое правительство, чувак. Всей Европе – кранты. Я правда надеюсь, что Британия проголосует за выход. К черту этот ЕС, к черту МВФ… И вообще всех этих гигантов!
Саломе застонала.
– Non, mais Hugo, t’es vraiment trop con quoi…[60]
– Это я-то придурок? Нет, ты серьезно? Ты хоть понимаешь, что сейчас вообще в мире творится?
Тут я почувствовала, как в груди поднимается волна совершенно не свойственной мне злости, и сказала:
– Да, но отдать страну в руки кучки фашистов – это что, решение?
Он смерил меня высокомерно-снисходительным взглядом:
– А кто же, по-твоему, управляет ею сейчас, ma poule?[61]
– Voilà[62], – самодовольно кивнул Клеман. – Если Великобритания выйдет из ЕС, это станет важным шагом к тому, чтобы покончить наконец с этой прогнившей системой.
Я приложилась к самокрутке, протянутой мне Юго.
– Ребят, да не будет никакого типа праведного ниспровержения капитализма, а будет лишь последняя конвульсия увядающей нации, цепляющейся за постыдное колониальное прошлое, которое поддерживает некую иллюзию статусности.
Я затянулась снова и испытала прилив смутной гордости.
Юго сердито зыркнул на меня.
– По-моему, вы, девчонки, просто не понимаете, что вокруг происходит. Побывали бы в лагерях…
– Quoi, comme vous?[63] – рассмеялась Саломе.
– А вы-то чем занимаетесь? – спросил он обвиняющим тоном. – Вот ты, Леа́, рассуждаешь тут о фашистах в своей стране. А я знаю, что делал бы, если бы к власти у нас пришла Марин Ле Пен…
– Точно так же занимался бы всякой хренью, – наконец вмешалась Кларисса, одарив его холодным взглядом. – Сидел бы в своей утопической конурке, за которую платят мама с папой, покуривал бы в углу и разглагольствовал о РАФ[64].
В комнате повисла гробовая тишина. Кларисса посмотрела мне прямо в глаза, и я вдруг ощутила острое желание непременно с ней подружиться. Ишь, как лихо заткнула парням рты!
– Ну что, вызываем такси? – спросила она, зевнув. – Я ужасно устала, да и кайф прошел, так что чувствую себя мизантропом.
Она решительно встала и своей спокойной улыбкой напомнила мне Анну.
– Большое спасибо за гостеприимство. Было здорово!
Улыбка-то как у Анны, но, когда Кларисса осадила Юго, я невольно заметила, как сильно она похожа на Майкла.
64
«Фракция Красной армии» (нем. Rote Armee Fraktion, RAF) – немецкая леворадикальная террористическая организация, действовавшая в ФРГ и Западном Берлине в 1968–1998 годах.