– Ой, как мне нравится! Моя любимая!
– Билли Холидей, – согласно пробормотал я. – Классика.
– О нет, – шепотом возразила она. – Снова Чет.
Признаваться, что с этой версией я не знаком, было выше моих сил. Астрид же приняла мое молчание за несогласие.
– Но именно версии Билли я пыталась подпевать в детстве, – поспешно добавила она, нервно поерзав на стуле, – будто смущенная тем, что посмела оспорить мое мнение.
Запели о боли нецелованных губ. Пора, решил я; взял сигарету у нее из рук и затушил о маленькую пепельницу Ricard.
К стыду своему я ждал, что поцелуй ее будет пахнуть клубникой, – все-таки фантазия о Тэсс прочно укоренилась в моем не по годам развитом (и тем не менее незрелом) мозгу, и оттого я мечтал, что на вкус она окажется как сочная и спелая ягода, созревшая под теплым дорсетским солнцем. Почти что ожидал найти в ее зубах крошечные семечки. Но вместо этого язык мой ощутил букет табака, виски и синтетической ванили от ее бальзама для губ. Сперва я целовал ее целомудренно – осторожно, почти не размыкая губ; но потом, под моим натиском, она наконец приоткрыла их (пухлые, мягкие, почти как у порноактрисы) и ответила на поцелуй. Сладостная дрожь пробежала по ее лицу, и она робко взяла меня за руку. Я почувствовал, как рот у меня сам собой расплывается в улыбке. Мне безумно захотелось вновь ее поцеловать. Она смотрела на меня с таким милым удивлением. Я притянул ее к себе, крепко удерживая, чтобы не опрокинуть барный стул, и поцеловал в лоб.
– Согласен насчет аранжировки Чета Бейкера, – сказал я.
Спустя много лет, в небольшом кинотеатре неподалеку от того клуба, я посмотрел фильм Брюса Уэбера о Чете Бейкере[68]. Заведение превратилось в мегамонстра восьмидесятых – винный бар, а когда я проходил мимо в последний раз, то увидел на его месте какую-то модную бургерную, набитую молодежью. Я сидел один в последнем ряду кинозала, пропуская через себя то, что происходило на черно-белом экране. Перед моими глазами проносилась вереница женщин Чета, преданных им и теперь отдававших на суд зрителя свои истории, словно разрозненные кусочки мозаики. Среди этих осколков и фрагментов своего блестящего прошлого вдруг возник и он сам – старый беззубый наркоман, социопат, потускневший от времени. Подобно его брошенным детям, на чьих лицах лежала бледная печать былой красоты родителя, и обожавшей его матери, и всем отвергнутым возлюбленным и друзьям, я внезапно обнаружил, что совершенно им очарован – несмотря даже на тусклые, остекленевшие глаза и все менее разборчивую, сбивчивую речь. Он был Аполлоном, любимцем богов и их игрушкой, а я – его верным слугой.
7
Лия
В свое предпоследнее утро в Париже, проснувшись, я обнаружила, что моя крохотная chambre de bonne залита мягким голубоватым светом. По истертому паркету расплывалась узорная тень от кованых перил французского балкончика, а на отслаивающиеся обои над кроватью легло отражение радуги. Окна были распахнуты настежь, и налетевшие комары за ночь искусали меня до смерти. После нескольких недель нескончаемого дождя в город наконец пришло лето и теперь с каждым днем все увереннее заявляло о своих правах. Кварталы, подобные моему, мало-помалу пустели: горожане разъезжались в отпуска. К началу августа в городе оставались одни лишь иммигранты, которым отдых был не по карману, а моя улица за ночь оделась строительными лесами: из года в год велись попытки подправить лицо Парижа – великолепное и неминуемо стареющее. Булочная на углу готовилась закрыться на лето ровно через день после моего предполагаемого отъезда, что я сочла счастливым совпадением и, сунув ноги в эспадрильи, спустилась вниз. На улице меня на своеобразно звучащем французском приветствовали строители-поляки:
68
«Давай исчезнем» (Let’s Get Lost), снятый в 1988 году и повествующий о творческом пути знаменитого джазового трубача и певца, ушедшего из жизни вскоре после выхода фильма.