— Да он может быть где угодно. Шляться по магазинам. Сидеть в ванной.
— Что ж, подождем и позвоним еще разок. — Хитер нетерпеливо крутила визитку в руках. — Э, а это что?
Она сунула мне под нос обратную сторону визитки. На ней было нацарапано:
— Грамотей тот еще, — прокомментировал я.
— То-о-очно, — пропела Хитер, вскочила и стала кружиться по кухне. — «Между Букер и Диэфилд!» Но там как раз и есть станция «Гранит-стрит». Написано черным по белому его собственной рукой.
— Написал название места. Подумаешь! Хитер, сколько придурков любит пялить глаза на эту станцию?
— А потом разбрасывают свои визитки по перрону из дверей поезда? — Хитер сунула карточку в кармашек рубашки и снова стала листать справочник. — Он живет на Бонд-стрит, 37. Можем позвонить ему в дверь. Если его нет, подождем, пока не появится. Если появится. Идешь со мной?
— Ты рехнулась, Хитер? Это… это же слежка!
Хитер направилась к двери.
— Я пошла. Расскажу потом, что там было.
— Да подожди ты! — крикнул я.
Хитер обернулась.
— Там на Бонд-стрит есть клевый книжный магазин с классными комиксами, — пробормотал я. — Ладно, нам по пути.
Мы спустились в подземку. Станция-призрак была пуста и погружена во мрак, как обычно.
Тридцать седьмой дом был задрипанным многоэтажным домом на самом берегу реки. По стене зигзагом тянулись пожарные лестницы, а у подъезда стояли пустые помойные контейнеры.
У входной двери был список жильцов и номера квартир — каждое имя напротив черной кнопки звонка, как и в нашем доме: ты звонишь в какую-нибудь квартиру, и тебе открывают оттуда.
Мы тут же нашли, что искали: М. РАКМАН, 3-Е.
Хитер нажала звонок, потом подняла бровь.
— Магазин комиксов, говоришь, да? — съязвила она.
— Э… просто гляну, ответит ли он, — бросил я. — Потом пойду.
Мы подождали минуты две, затем Хитер нажала кнопку еще раз.
— Никого нет, — заметил я.
— Я думаю, надо зайти внутрь и подождать около его квартиры. — Хитер начала нажимать на все кнопки подряд.
— Эй ты! — возмутился я. — Ты что?..
БЗЗЗЗЗЗЗЗЗ!
Хитер налегла на дверь, и та поддалась.
— Видишь? Звони всем подряд, кто-нибудь да откроет. Ну, пошли?
Я поплелся за ней по темному вестибюлю, выложенному потрескавшимися кафельными плитками. Застоявшийся воздух бил в нос запахом прогорклого масла. В конце вестибюля мы поднялись по темной кривобокой лестнице, прошли мимо едва пропускающих свет окошек, покрашенных матовой краской.
Квартира 3-Е находилась в конце длинного узкого коридора. На другом конце двери в квартиры 3-А и 3-В смотрели друг на друга в небольшой нише. Там можно было спрятаться и следить за квартирой Майлса Ракмана, и он бы нас не заметил, если б вернулся.
— А что, если он смотался на весь день? — прошептал я. — А то и на весь уикенд?
Хитер пожала плечами:
— Вернемся в другой раз.
— А сколько мы будем здесь торчать?
— Пока не надоест.
Я вздохнул:
— И какого черта я на это согласился?..
— Можешь отправляться в свой магазин комиксов!
Клик.
Мы замерли.
Шум раздавался с другого конца коридора. Это явно открывали дверь изнутри. Мы с Хитер вжались в стену ниши.
Дверь открывалась — дверь квартиры 3-Е.
Я ждал затаив дыхание. У Хитер глаза округлились.
В коридоре появилась сутулая фигура в длинном потрепанном пальто.
Человек повернул голову, и я увидел его лицо перед тем, как нырнуть еще глубже в нишу.
— О боже! — вырвалось у меня.
— Это ведь… — прошептала Хитер.
Я кивнул:
— Андерс.
10
Но почему сейчас?
А почему бы нет?
— Что он здесь делает? — прошипела Хитер.
— Нашла кого спрашивать, — прошипел я в ответ.
— Он нас видел?
— Шшшшш!
Андерс плелся, цепляясь нога за ногу, шаркая башмаками по линолеуму. Вот он подошел почти вплотную к нам.
Мы стояли не дыша. Хитер совсем вжалась в стену.
Андерс был уже совсем рядом. На расстоянии вытянутой руки. Я слышал, как он что-то бормотал про себя. Что-то неразборчивое, как старческое ворчание.
А потом… Топ… топ… топ.
Он затопал по ступенькам вниз.
Мне казалось, у меня сейчас разорвутся легкие. Я со свистом выпустил воздух из груди.
Ни Хитер, ни я не двинулись с места, пока дверь в парадную не закрылась с грохотом.
— Он взломщик! — воскликнула Хитер.
Я покачал головой:
— Какой взломщик средь бела дня? У него, наверно, есть ключ. Может, он приятель этого Майлса Ракмана.
— Приятель Майлса Ракмана, приятель твоего папы… Здесь есть какая-то связь, как думаешь?
— Ой, не заводись, Хитер, — замахал я руками, выскакивая из ниши. — Только не заводись.
— Но ты же не можешь отрицать, что все это как-то странно.
Я стал спускаться по лестнице. Мне только этих головоломных теорий Хитер не хватало. Не собираюсь я выслушивать всю эту ахинею.
Но что правда, то правда: и отрицать это я не мог. Что-то здесь было нечисто.
— Я здесь! — закричал я, входя к себе домой.
Дверь за мной захлопнулась. Ранец полетел в гостиную.
Я был весь поглощен мыслями об Андерсе и потому не обратил внимания на перемены в прихожей. Стены были голые. Все фотографии исчезли, оставив темные прямоугольники на выцветших обоях.
— Где ты был? — обрушилась на меня с упреками мама. — Я ведь, кажется, сказала тебе…
— Хитер позвонила. Ей… надо было помочь кое-что сделать. Ты же ее знаешь. Ладно. А что стряслось с фотографиями?
Мама неохотно кивнула в сторону своей комнаты. Весь гнев ее испарился, когда мы вошли туда. Фотографии грудой валялись на кровати вместе с записными книжками, фотоальбомами и всякими бумагами. Я обернулся к маме, и она грустно улыбнулась. Я понял, что она плакала.
В углу ее комнаты стоял папин письменный стол. Все ящики были вытащены и пусты. Единственное, что осталось, — это его старый глобус.
— Что ты делаешь с папиными вещами? — спросил я.
— Я решила, что пора навести порядок, — откликнулась мама. — Освежить дом. Покрасить стены. Очистить папин стол. Ты можешь им пользоваться… пока его нет.
Голос мамы задрожал, и она стала с деловитым видом перебирать бумаги.
Я сел на край заваленной постели. У меня было какое-то странное чувство, будто папа здесь, в комнате, его дух витал над кроватью. Я открыл наобум альбом, помеченный моим годом рождения. На первой странице было фото папы, склонившегося над белой колыбелькой. Лохматый, с подстриженной бородкой, глаза припухшие, будто он не выспался, но его улыбкой можно было осветить целый город.
Мама заглянула мне через плечо:
— Тебе две недели. Папа просыпался от каждого твоего писка. Он так заботился о тебе.
На глаза навернулись слезы. Отчасти из-за фото, но не только из-за этого. Мама сказала: «заботился». В прошедшем времени.
Судя по всему, она, наконец, решилась взглянуть правде в глаза и убрать все, что напоминало о нем.
Я вытащил свидетельство об окончании третьего класса. Программку спектакля в летнем лагере. Значок, который я купил папе на ярмарке. На нем слова: «Мой сынишка безумно любит меня!»
Мама достала потрепанную записную книжку на спирали.
— Ты не знал, что папа вел дневники, как и ты?
— Нет, — ответил я.
Но это меня не удивило. Папа любил писать. Одно время он даже вел колонку в бюллетене службы охраны общественного порядка Франклин-сити.
— Он перестал, когда ты был во втором классе или около того. Слишком много дел навалилось. Вот послушай: «Забирал сегодня Д. из подготовительного класса. Двое его одноклассников бросились к своим родителям с криками: «Я так тебя люблю!» — раскрыв руки, словно обнимая их. Д. заплакал и говорит: «У меня не такие большие ручки, папочка, чтобы обнять тебя, потому что я люблю тебя…»
— «…от пальчиков на ногах до вершины мира», — подхватил я. — Я помню.