Но некоторым удавалось удержать за собою царское достоинство и поднимать своих детей, свое потомство так высоко, что народы продолжали брать из него себе царей (reges ex nobilitate sumunt). Таким образом, между германскими народами у одних был царь, человек, поднимавшийся выше всех своею властию, хотя и ограниченною народным собранием; у других не было царя, но было несколько выдававшихся своею храбростью и знаменитыми предками людей, окруженных более или менее многочисленными дружинами, - то были начальные люди (principes).
Тацит ясно различает в этом отношении германские народы и дает знать, что сила царской власти выказывалась довольно заметно в одном случае; говоря о вольноотпущенных (libertini), Тацит замечает: вольноотпущенные стоят немного выше рабов; редко имеют значение в доме, никогда - в обществе, исключая только те народы, которые управляются царями: тут они возвышаются и над свободными, и над благородными; у остальных народов ничтожность значения вольноотпущенных служит доказательством свободы. Из этих слов Тацита видно, что хотя власть германских царей и была ограничена, однако была довольно значительна, когда их вольноотпущенники могли подниматься даже выше благородных.
Когда не было войны, германцы проводили время в охоте, но более в праздности, еде и сне. Самый храбрый и воинственный ничего не делал, возложивши хозяйственные заботы на женщин, стариков и самого бессильного в семействе. У народа обычай приносить начальным людям подарки, которыми те и живут, особенно пользуются дарами соседних народов: посылаются отборные лошади, оружие, деньги. Кроме этих даров продовольствие доставлялось рабским трудом. Простота быта условливала различие в быте германских рабов от быта рабов римских.
Для домашних работ при их немногосложности раб был не нужен германцу; эти работы исполнялись женами и детьми; германский раб жил своим домом, имел свою семью и обязан был только доставить господину известное количество необходимых для последнего вещей, хлеба, скота, платья. Поэтому германцы редко употребляли против своих рабов бичи и оковы; случалось господину убивать раба в сердцах как врага, а не в наказание за проступок и не из жестокости; убийство это оставалось безнаказанным.
Другое положение рабов было у цивилизованных римлян. Здесь раб не имел ни семейства, ни собственности, был рабочею силой, от которой господин хотел получить как можно больше выгоды. Над стадом рабов был приставлен надсмотрщик, которого безопасность и выгода состояли в том, чтобы представить господину наибольшие результаты рабского труда. Не имея ни малейшей выгоды для себя от труда, раб мог быть принуждаем к нему только страхом наказания - физических страданий и лишений, а потому принудительные средства к работе были в страшных размерах, а страх пред бегством и восстанием рабов увеличивал жестокость обращения с ними.
Кроме простоты быта, уничтожающей расстояние между господином и рабом, уничтожающей презрение первого к последнему как существу низшего разряда, на судьбу раба имел влияние способ его приобретения: варвары, каковыми были германцы, не могли приобретать рабов куплею по причине бедности своей.
Покупка необходимо унижала купленного раба до значения вещи; господин, потративший деньги на приобретение раба, естественно, имел в виду одно, чтобы получить хороший процент с употребленного капитала, тогда как варвар приобретал раба преимущественно на войне: это был неприятель, захваченный в плен хитростью или одолением, часто после долгой борьбы; храбрый, хотя и побежденный, не мог возбуждать презрения в храбром, а корыстного расчета не было; кроме того, нельзя отвергать, чтобы у германцев, как у галлов, не было добровольных холопей.
Говорят о родовом быте у германцев и приводят указания на него, встречающиеся у Цезаря и Тацита. Цезарь говорит о ежегодном дележе земель по родам (gentibus); он же говорит, что во время боя германцы становились по родам (generatim); Тацит подтверждает это показание. Этих указаний отвергнуть нельзя, как никогда и нигде нельзя отвергать силу кровной связи, стремления родичей жить и действовать вместе, но для нас важно то, какое значение имел этот союз в общей жизни народной, имел ли отдельное самоуправление, как оно устраивалось и какое значение имели родоначальники.
Другое дело, когда говорится, что в известном племени каждый жил отдельно с родом своим на своем месте и владел родом своим; другое дело, когда по прошествии многих веков по основании государства мы должны встретиться с родовыми отношениями и между владельцами страны, и между знатью, и между простыми людьми, где никто не был мыслим без рода, без братьев и племянников; другое дело, если государство основано в IХ-м веке, а в XVIII-м совершеннолетний член рода находится еще в зависимости от старших, должен принять то или другое место в государственной службе по их решению; в истории такой страны мы, разумеется, должны обращать большое внимание на родовой быт, изучать обстоятельства, которые уело-вили такое долгое существование его в разных сферах. Но у германцев в описываемое время находим ли мы такие явления, которые дали бы нам право делать решительные выводы насчет родового быта?
Мы не можем не предположить значения кровной связи между германцами, значения ее как обязанности и средства взаимной защиты как на войне внешней, так и во всех столкновениях внутренних; не можем не предположить, если бы даже и не имели ясных свидетельств, но на дальнейшие предположения мы не имеем права, ибо известия об избрании царей, о происхождении вождей и начальных людей, о происхождении их окружения или дружины, об избрании судей, о характере веча - все эти известия не содержат в себе и полунамека на влияние родовых отношений. Тацит, указывая на крепость родственной связи, спешит, однако, заметить, что наследниками каждого были его собственные дети, а при отсутствии детей - ближайшие родственники.
Из всего известного нам ясно, что мы имеем дело с народом, среди которого происходит сильное движение физическое; с народом, который остановился на перепутье, причем происходит сильная выработка дружинного начала; дружина дает движению воинственный характер, воспитывает целые народы воинов, снабжает империю войском, дает ее истощенным областям воинственное, сильное народонаселение, в котором они именно нуждались, и тем восстановляет потухавшую под властью Рима жизнь Западной Европы.
Таким образом, развитие дружинного начала среди германских народов на первом плане для историка. Всякий поймет, что это явление не есть принадлежность германской народности. Галлы, когда были так же храбры, как германцы, по выражению Цезаря, то есть когда были в тех же условиях, в каких история застала германцев, точно так же выставили дружину, то есть выделили из народной массы богатырей, окруженных толпою подобных храбрецов. Эти богатыри и потомство их точно так же образовали начальных людей (principes); менее выдававшиеся подвигами, благородством и богатством воины носят у Цезаря, как мы видели, название всадников (equites), и, наконец, толпа, не имеющая политического значения, которое все в руках всадников и жрецов (друидов).
В Тацитовом описании Германии мы не находили указания на эту толпу, не имеющую никакого влияния на общественные дела; воинственное движение, обхватившее в это время все племя или по крайней мере те части его, которые были ближе к римским границам и особенно выдавались в борьбе, это воинственное движение уравнивало всех способных носить оружие, тем более что простота быта, отсутствие отдельной поземельной собственности также благоприятствовали этому уравнению.