Когда-то Уоррен не мог понять, почему англичанин — основатель города настоял на том, чтобы принести жертву ужасной богине в тот самый день, когда получил согласие набоба Бенгалии на создание фактории. Теперь же он и сам был готов заключить с ней договор. И может быть, именно поэтому желал встречи с Рамом. Ведь Калькутта — это хаос, из которого после каждого муссона является чудовищное богатство. Калькутта — это чрево богини-матери, это город, постоянно исторгающий менструальную кровь или испытывающий родовые схватки. Город-река, город-сирена, город-блудница, вечно доступная, вопящая, издающая стоны любви и смерти.
Наконец носильщики остановились. Уоррен спрыгнул на землю и юркнул в темный лабиринт переулков. Солнце еще не проникло в узкие проемы между стенами. Он быстро нашел заброшенный дом. Здесь ничто не изменилось. В глубине двора, у стены, где была щель, через которую можно было видеть храм Кали, стоял Рам.
Уоррен протянул ему руку и хотел было произнести слова приветствия, но тот остановил его жестом:
— Давай обойдемся без этого, я тороплюсь.
Рам был все такой же худощавый и мускулистый. Но черты его лица стали жестче. Волосы уже начали седеть. Но он все равно выглядел молодым и, по мнению Гастингса, даже похорошел.
— Я тороплюсь, — повторил Рам. — Что ты хочешь знать?
— Меня интересуют фиранги из Шандернагора.
— Шандернагор — это деревня… — Рам осмотрелся по сторонам и прикоснулся к связке висящих на шее амулетов.
— Я интересуюсь фиранги, которых называют франци, теми, что на севере, — сказал Гастингс. — Говорят, они сколотили большие состояния, и банкиры знают их…
— После убийства братьев Джагарсетх у индийских банков дела идут скверно, сахиб, ты знаешь это лучше, чем кто-либо. Наследников Всемирных банкиров тоже не пощадили. И разве можно сравнить состояние какого-то фиранги с сокровищами, которые твои люди увозят за Черные Воды?
— Я всегда оказывал покровительство твоей семье. Я и впредь буду поступать так же.
— Моей семье, да… Но что скажет моя каста?
— Ах, твоя каста… Это другое дело. Я подумаю над этим.
— Берегись, сахиб, Индия жестока.
— Я знаю. Но что ты знаешь о фиранги-французе? Расскажи, что ты о нем знаешь?
— Ничего, — покачал головой Рам.
Уоррен придвинулся ближе.
— Рам… — нежно прошептал он, так нежно, как не разговаривал даже с Мариан.
Рам поднял на него удивленные глаза. Надо было сейчас же воспользоваться его слабостью. Уоррен положил руку ему на плечо, потом стал медленно гладить его по обнаженной спине. Какая у него нежная, гладкая кожа, при этом упругая и твердая. У женщин такой не бывает. Рука Уоррена остановилась у края дхоти. Его губы дрожали.
— Рам…
Тот поднял голову, закрыл глаза и выгнулся.
— Кто эта женщина, которая вышла замуж за Угроонга? А тот франци, который живет недалеко от них, кто он? Скажи мне, Рам…
Индиец потянулся. Завязки его дхоти распустились.
— Царица… Ах, царица! О, нет!
Он схватил Уоррена за руку и толкнул его в угол под навес.
— Рам, нас могут увидеть из храма.
Спиной Уоррен почувствовал чье-то присутствие; кто-то вошел со стороны улицы, со стороны базара. Рам резко отпустил его и бросился бежать через двор. Уоррен прижался к стене коридора и нащупал в кармане пистолет. Но было поздно. Другой молодой человек, тоже худощавый и мускулистый, сорвал амулеты с шеи Рама и занес над ним кинжал. Через секунду он прыгнул в щель в стене и исчез в толпе паломников. Уоррен не услышал ни крика, ни вздоха. Надо было скорее уходить отсюда. Но прежде чем покинуть двор, он оглянулся. В пятне света лежал обнаженный труп еще молодого человека, у него было перерезано горло. Вытекавшая ручейком кровь впитывалась в землю, как и кровь животных, принесенных в жертву Кали.
…Мариан спала. Уоррен не стал ее будить. Редкий случай: он отослал слугу, принесшего ему чай, и велел подать вишневую настойку. Потом закрылся в своей комнате и четыре часа что-то писал. Отложив перо, он перечитал текст, который завершался такими словами: «Компания должна основывать свою деятельность на добродетели, а не на ловкости своих сотрудников. Культура полезна не только отдельным людям, но и всему государству, а также человечеству в целом, ибо она позволяет видеть все в новом свете, дает возможность общения с народами, над которыми мы властвуем по праву завоевателей… Нам следует научиться наблюдать за ними, чтобы развить в себе большую чувствительность и щедрость в отношении их естественных прав и научиться ценить их, как мы ценим самих себя. Но подобные примеры смогут быть почерпнуты только из наших записей, которые будут существовать даже после того, как британское владычество в Индии будет уничтожено, а источники его богатства и власти, которые оно там окончательно исчерпает, отойдут в область воспоминаний…»
Смерть Рама напомнила Уоррену о тщете человеческих усилий и о пропасти неведения, разверзшейся под ногами англичан. «В этой стране нам не будет покоя, если мы не научимся понимать ее, — думал новый губернатор Бенгалии, — никаких прибылей не будет, если мы не сможем проникнуть в ее тайны». В этот день он принял решение, к исполнению которого приступил впоследствии, посвятив его памяти Рама: как только это станет возможно, он наймет англичанина, способного перевести «Бхагавадгиту».
После этого Уоррен отпер дверь, кликнул слугу и велел ему позвать Мариан. Он попросил ее благосклонности, она согласилась, и некоторое время они вдвоем предавались любви. Уоррен льстил себе мыслью, что при этом они приближаются к тому, что нарисовано на индийских миниатюрах. Но он ошибался: он еще не знал, что индийская любовь должна длиться долго. Сейчас же, торопясь, он сократил себе праздник и вскоре вернулся к повседневным заботам по созданию Английской Индии.
ГЛАВА XXIII
Бхаратпур. От месяца Магха до месяца Бхадрапада. Годы 4872–4873-й Калиюги
Январь — сентябрь 1772 года
Мадек получил еще одно озадачившее его письмо. Три месяца назад Визаж уже привозил ему послание от того же корреспондента, Шевалье, коменданта фактории Шандернагор.
Впрочем, в это январское утро Франция занимала Мадека не больше, чем прошлогодний снег. Куда больше его заботило состояние Корантена. Три дня назад Арджуна заметил выступившие у него на виске капли, предвещавшие в ближайшем будущем много хлопот: у слона опять наступал период любви. А по этой части Корантен был невероятно горяч: в прошлом году он разнес в щепки свое стойло и убежал к слонихе низкой касты, от которой потом родился слоненок-метис. С тех пор, едва появлялись предвестники мастха, слоновьего любовного периода, Корантена сразу же сажали на цепь, потому что в эти дни он был не менее опасен, чем тигр-людоед. Мадек беспокоился. Корантен очень плохо переносил заточение и гневно трубил с утра до ночи. В такие периоды он не переносил присутствия человека, не подпускал к себе даже Арджуну. И все-таки Мадек решил взглянуть на слона, хотя бы издали. Корантен стоял посреди двора и, казалось, о чем-то мечтал, покачивая хоботом. Его длинные бивни блестели в лучах утреннего солнца. Он был действительно великолепен. Все предсказания Арджуны сбылись: исключительное телосложение, огромная выпуклая грудь, тяжелый хобот, длинный, не касающийся земли хвост, массивные ноги, все такая же светлая кожа и маленькие розовые и белые пятнышки на морде и ушах, которые придавали ему романтический вид, хотя он давно уже закалился в сражениях. В каждой битве за ним следовало шестьдесят слонов — среди них были и полукровки, и слоны низкой касты, и царственные животные, которых Мадеку позволяло теперь покупать его состояние, а некоторых он поймал на охоте. Корантен имел право на самые большие почести: его по-прежнему баловали, кормили очищенными бананами, пирогами из пшеничной муки, сахарным тростником, поили жасминовым настоем. Во время военных действий ему давали такую же простую пищу, что и другим слонам, но это вовсе не сказывалось на его бойцовских качествах. Он всегда шел в первых рядах, не боясь ни стрел, ни пушек, всегда был покорным хозяину и спокойным по отношению к боевым товарищам.