— Их полно во всей Северной Индии с тех пор, как англичане взяли Бенгалию.
— Здесь я их не видел.
— Ох, Визаж! Ты слишком много времени сидишь за своими книгами и совсем не видишь жизни. Саньяси вынуждены скрываться…
В этот момент послышался шорох, откуда-то из глубины комнаты, наверное из-за мушарабии. Они переглянулись.
— Я хочу спать. Давай свое зелье. — Угрюм лег на кушетку и закрыл глаза. — Я спать хочу.
Визаж остолбенел: Угрюм явно кого-то испугался. Врач протянул Угрюму чашу. Тот выпил лекарство большими глотками и приказал:
— Уходи! Я буду молиться.
— Мир вашей душе, — поклонился Визаж и покинул покои хозяина.
Едва он вошел в свою комнату, как слуга доложил ему, что его ждет царица.
Визаж давно не видел Сарасвати так близко.
Теперь она мало походила на индийскую женщину. Она больше не носила косу, а укладывала волосы в пучок на затылке, как европейские женщины.
Она совсем не постарела. Несколько пополнела, но при этом не отяжелела. Морщины, появившиеся в уголках глаз, рта, на подбородке, все еще были похожи на ямочки. Ее глаза по-прежнему сияли. Заметны были только темные круги под глазами, которые напоминали о пережитых несчастьях. На ней почти не было украшений, только бриллиант в носу и нить жемчуга, на которой висел медальон, прятавшийся в складках одежды. Вся она излучала такое спокойствие, что напоминала Визажу европейских мадонн. Его внимание привлекла висящая на стене картина, показавшаяся ему здесь неуместной.
Это было изображение Святой Девы, только темнокожей. У нее были черты Сарасвати. «Запад наступает», — с грустью подумал Визаж.
— Ты смущен, лекарь? — усмехнулась Сарасвати.
— Высокочтимая царица, женщине твоего ранга не подобает принимать таких, как я, в стенах зенаны.
— Не забивай себе голову глупостями.
— Но что скажет господин Угроонг?
— Разве ты видел, чтобы мои апартаменты охраняли евнухи? Я свободна, понимаешь? Я делаю то, что мне нравится. И господин Угроонг ничего не скажет. Кроме того, это помещение не относится к зенане. Да и знаешь ли ты, лекарь, что такое жизнь в зенане?
Визаж не смог ответить. Он подумал, что угодил в ловушку, в ловушку, расставленную женщиной. Как и при их первой встрече, Сарасвати угадала его мысли.
— Не смущайся! Ты похож на новобрачного!
Он покраснел.
— Угадай, зачем я позвала тебя.
Он выдержал взгляд ее черных глаз.
— Тебя интересуют письма из Шандернагора.
— Ты так думаешь? — с иронией спросила она. — А может быть, я позвала тебя, потому что больна?
Она наклонилась, и то, что Визаж увидел в глубоком вырезе чоли, смутило его еще больше.
— Я все еще желанна как женщина, не правда ли? Еще красива, несмотря на годы!
Визаж отвернулся, устыдившись того, что он, старый и кривой, поддался чарам этой красивой женщины. Она играла с ним. Ее возраст — наверное, ей было около сорока — давал ей на это право. Своей раскрепощенностью она напоминала европеек. На самом же деле — теперь он понял это — царица была типичной женщиной Индии: эта кошачья жестокость, эта легкость, с которой она распоряжалась чужой судьбой, эта игра, которая игрой вовсе не являлась… Визаж знал, что в этом возрасте индийская женщина достигает апогея своей жизни. Утрачивая красоту, она обретает большую власть, правда при условии, что она родила и воспитала сына. У Сарасвати не осталось детей. Но ее необычная судьба подняла ее на такую высоту и дала ей такую независимость, которой не достигала ни одна другая женщина Индии.
— Успокойся, лекарь. Я позвала тебя не затем, чтобы погубить, — сказала она.
Визаж осмелился наконец взглянуть ей в лицо.
— Что это ты меня разглядываешь? Подсчитываешь мои морщины? Значит, тебе неизвестно, что желание мужчины возбуждают ноги женщины, а не ее лицо, не визаж, как говорят французы. — Она протянула к нему свои подкрашенные хной ноги. — Это ведь и твое имя, Визаж… — Последняя фраза прозвучала по-французски, с безупречным произношением. Сарасвати слегка растягивала слоги, как это делали жители Пондишери.
— Так ты знаешь французский? — удивился Визаж.
— Учу. Со мной занимается Боженька.
— Боженька?
— Ну да, канонир. У него тоже смешное имя. Странный у вас язык.
— Все языки кажутся странными, царица, когда их начинаешь изучать… А люди, которые на них говорят, еще более странны. Особенно фиранги, белые люди.
Она понимающе улыбнулась:
— Конечно, конечно… Вижу, ты горишь нетерпением рассказать мне о письмах из Шандернагора. Но мы пока подождем. В должное время мы вернемся к этому. Не следует торопить мангуста, чтобы он поскорее убил кобру. Он лучше знает, когда напасть. — Она подняла занавес, отделявший комнату от зенаны. — Пойдем!
Визаж побледнел:
— Женщины не интересуют меня, высокочтимая царица.
— Пойдем!
Это был приказ. Визаж не знал, что сделать. Последовать за ней означало подвергнуться невероятной опасности.
— Чего ты хочешь от меня? — спросил он.
— Трус, ничтожество! — усмехнулась царица. — Ты малодушен, как все мужчины в этом мире! Неужели ты решил, что я возжелала тебя или готова допустить тебя до женщин Угрюма? — Рассердившись, она стала говорить на хинди, но сразу же смягчилась.
Она потянула его за рукав, толкнула за штору, и они оказались на длинной крытой галерее, обрамляющей внутренний дворик. Прямо под ними находилась зенана.
С того места, где они стояли, хорошо просматривались все комнаты гарема, потому что в это время дня шторы не были опущены.
— Здесь живут женщины Угрюма, — прошептала Сарасвати. — Посмотри на них бедненьких: они пировали всю ночь.
Вокруг чарпаи со смятыми покрывалами стояли кувшины с пальмовым вином, блюда с пирогами и флаконами с эликсирами. Пьяные евнухи храпели у дверей. В спутанных волосах спящих женщин увядали цветы. Визаж увидел несколько обнаженных красавиц, слившихся в объятиях и поцелуях.
— И ты позволяешь все это? — спросил он.
— Лекарь, неужели ты думаешь, что эти прекрасные создания могут удовлетвориться тем, что танцуют обнаженными перед несчастным Угрюмом?
Несчастный Угрюм. Визаж в первый раз слышал, чтобы так говорили о его хозяине.
— Что тебе сказать? Шесть лет назад я думал, что он скоро умрет. А он выжил. Ему даже стало лучше. Но это не благодаря моим порошкам.
— Не думаешь же ты, фиранги, что я обладаю ваджрой и поддерживаю его жизнь?!
— Пути Господни неисповедимы, царица. Медицина — это наука о долголетии, аюрведа, как говорят у вас, но некоторые спасительные средства спрятаны в глубине нашего сердца. Кто может разгадать его тайны?
— Я знаю, что он теряет силы. Он умрет, если я не буду его поддерживать. Потому что, видишь ли, я-то верю в ваджру…
— Тогда, чего ты ждешь от меня?
— Я жду момента, когда смогу употребить мою силу на что-то иное, чем подержание жизни этого старика.
— Я не понимаю.
— Ты ведь знаешь, что пишут Мадеку из Шандернагора.
— Да.
— Он собирается встать на сторону Могола?
Итак, она даже не скрывала, что подглядывала за Угрюмом, прячась за мушарабием. Похоже, именно она ведет всю игру.
— Я не знаю, — ответил Визаж.
— Уедет ли он через две недели или через три месяца, мне это все равно, раз он в принципе решил уехать!
— И ты, царица, тоже желаешь его гибели?
— Кто тебе сказал, что я желаю его гибели? — засмеялась она.
— Угрюм не собирается давать денег на войну.
— Естественно! Он никому их не дает! Он их копит!
Они надолго замолчали.
— Ты ведь хорошо его знаешь, этого Мадека, не правда ли? — наконец спросила она. — Ты знал его задолго до меня… Ведь именно ты, лекарь, был с ним, когда он приезжал в Годх. Почему человек из Шандернагора сделал тебя своим доверенным лицом у Мадека? Индия велика, Визаж, но не настолько, чтобы можно было сохранить тайну. К тому же это и не было тайной. Нас так мало, тех, кто был счастлив в Годхе. Мы узнаем друг друга.