— Это тоже тебе!
— Чудеса! Он творит чудеса! — затянули придворные.
Внезапно Могол встал. Завывание мгновенно прекратилось.
Он отстегнул свою саблю и прикрепил ее к поясу Мадека.
Нагеф-хан побледнел, но сразу же первым заголосил:
— Чудеса… Он творит чудеса…
Потом император повернулся к офицерам Мадека и стал раздавать им золотые платья и султаны с драгоценными камнями. Керскао был в восторге от новой парчовой одежды.
Отбросив все условности, Мадек попытался снова приблизиться к Моголу:
— Господин… Франция… Военные планы…
Император улыбнулся:
— Не беспокойся о благодарностях.
— Но…
— Все в свое время, — прервал его Нагеф-хан.
Церемония продолжалась еще четверть часа. Всех офицеров Мадека переодели в роскошные платья. Им пришлось еще десять раз согнуться в поклонах на потертом ковре, потом им предложили прогуляться по саду. Тем временем император потребовал принести еще одного мертвого барана и долго кромсал его плоть.
Внезапно он бросил взгляд на стоящее рядом красивое здание.
— Сераль, — прошептал Керскао.
Он угадал. Евнухи будто только и ждали этого взгляда.
— Приготовьте моих женщин, — сказал Могол.
— Чудеса! — закивали придворные.
Мадек понял, что сегодня император не расположен обсуждать серьезные проблемы.
Страж с жезлом подошел к французам и объявил:
— Прием окончен. Уходите.
Их вывели через другие ворота.
Едва они вышли из крепости, мир вновь наполнился звуками. К кортежу присоединились новый паланкин и военный оркестр. Эти новые почести не понравились Мадеку, но они произвели должное впечатление на толпу, и она стала кричать еще громче…
Мадек выпятил грудь. Как в лучшие дни своей молодости, он был преисполнен решимости вывести императора из состояния бездействия, как этого требуют Шевалье, Визаж, Сен-Фрэ… А что бы сказала Сарасвати, если бы узнала, какой у него теперь титул? Набоб высшей касты, бахадур, баши… Впервые за последние шесть лет ему захотелось увидеть ее. Это было, конечно, желание отыграться. Она, претендовавшая на то, чтобы вести войну, не сделала ничего, кроме того, что могла сделать любая женщина: вышла замуж. Он вспомнил ее слова: «Запомни, Мадек, в этом мире существуют две расы: мужчины и женщины!» Конечно! И война — это мужское дело. Сама того не подозревая, Сарасвати толкнула его на путь, ведущий к славе и величию. В этот вечер Мадек пожелал остаться один в своем шатре, чтобы разобраться в своих чувствах.
Он понял, что наконец избавился от комплекса неполноценности, порожденного его низким происхождением, что теперь не он будет зависеть от людей и обстоятельств, а они от него. Ведь за ним стоит нация, Франция, которая, возможно, теперь помолвлена с Индией.
Он не мог описать это новое состояние. Может быть, это и есть История, о которой упоминал Шевалье? Пока это был чуждый ему язык. Тем не менее ощущение было настолько сильным и ошеломляющим, что Мадек решил теперь записывать все, что с ним происходит, и то, что осталось в прошлом. Но сейчас важно было записать события сегодняшнего дня.
Мадек присел на корточки на ковре и впервые в жизни начал корпеть над текстом, который не представлял собой ни военный договор, ни финансовое соглашение. Он перечислил свои титулы, полученные подарки, скупые слова Могола. Перечитав все это, он понял, что не отразил самого главного: того странного впечатления, которое не покидало его весь этот день. Он долго не мог подобрать нужные слова. После целого часа мучительных размышлений он написал наконец фразу, которая его удовлетворила: «Думая теперь о величии, в котором я сейчас пребываю, я с трудом могу поверить, что все это не сон».
ГЛАВА XXVII
Диг — Дели. Год 4873-й Калиюги
Декабрь 1772-го — январь 1773 года
Известие о приеме, оказанном Мадеку в Дели, распространилось по Индии с невероятной быстротой. Он был первым фиранги, который изменил своему богатому и могущественному хозяину и встал под знамена императора, не значившего ничего или почти ничего.
Верный договоренности, Визаж сообщил Сарасвати о том, какое впечатление это событие произвело в Шандернагоре и даже в самой Франции. Ходили слухи, что отдельные франци и португальские монастыри один за другим просили у набоба покровительства, и поговаривали, что в самом Версале обсуждают удивительную эпопею его жизни. Сарасвати слушала молча. Она не гонялась за новостями, новости сами находили ее. Визаж теперь полностью находился в ее власти. Вот и он не устоял перед ее чарами. Старый лекарь с нетерпением ждал писем из Шандернагора, потому что они давали повод еще раз увидеть царицу, проникнуть в ее покои, впитать в себя запах ее духов.
Сегодня Сарасвати сама позвала его к себе. И вот он, обычно такой сдержанный и спокойный, на глазах у всех бросился бежать по галереям дворца, задыхаясь, сияя, не боясь обнаружить свою тревогу и свою страсть.
Едва переступив порог ее покоев, Визаж понял, что случилось что-то серьезное. Может быть, началась война?
— Возьми себе подушку, Визаж, — сказала Сарасвати, жестом предложив ему сесть на ковер. — Я знаю, что ты не получал писем из Шандернагора. На этот раз я сама хочу отправить послание.
Сарасвати протянула ему кулек с бетелем, и он заметил, что у нее дрожат руки.
— Визаж… Джаты хотят напасть на земли Могола.
— Мадек уже однажды разбил их. Они и теперь проиграют, — невозмутимо ответил он.
— Джаты, — повторила она. — Вместе с маратхами! Двести пятьдесят тысяч человек…
Визаж побледнел:
— Не позволяй этого. Угроонг не пойдет против твоей воли…
— Не рассчитывай на это, — жестко сказала она.
Визажа охватил гнев. Он вдруг почувствовал к ней отвращение.
— Тогда, царица, я больше не на твоей стороне! Я уезжаю. Я не могу оставаться в лагере, в котором хладнокровно готовятся погубить Мадека!
Он собирался встать, но она остановила его одной фразой:
— На это я и надеялась!
— Что? Что же я такого сделал, что ты захотела прогнать меня?
Она не ответила.
— Что за месть у тебя на уме, царица? — продолжал он. — Какое зло причинил тебе Мадек? Двести пятьдесят тысяч человек против Дели! У Мадека нет и шестидесяти тысяч, включая солдат Могола…
— А ну-ка сбавь тон, лекарь! Сбавь тон сейчас же, а не то я прикажу сварить тебя живьем! — Она заговорила вдруг хриплым, сдавленным голосом. — Учти, что я мщу только за смерть моего сына! Почему меня должна тревожить судьба Мадека? Дхарма! Джаты нападут. Скажи мне спасибо, что я предупредила тебя об этом.
— Тогда я уезжаю.
— И уезжай! Я не собираюсь тебя задерживать. Я даже не выдам никому твоих намерений!
Но Визаж не дал сбить себя с толку.
— Если ты согласна отпустить меня, царица, значит, ты потребуешь что-то взамен.
— Ты догадлив, Визаж.
— Что же ты от меня хочешь?
— Угроонг должен жить.
— Но он жив только благодаря тебе. А ты — благодаря ему. Благодаря его оружию.
— Я в это не верю.
— А я уверен. Мои порошки здесь не при чем…
— Вот именно, порошки. Если ты уедешь…
— Так вот что тебе надо! — рассмеялся Визаж.
Сарасвати сняла с головы покрывало и положила свою руку на руку Визажа:
— Лекарь, ты чем-то похож на Мадека. — Теперь она говорила по-французски. — У тебя такая же светлая кожа, как у него, и такие же светлые глаза. Я давно должна была умереть. Что мы такое, Угрюм и я, в этой умирающей Индии? Просто плесень, поселившаяся на трупе. Угрюм устал. Он больше не думает ни о чем, кроме спасения своей души. Он опять призвал Венделя, осыпает его рупиями в обмен на отпущение грехов. Так что, Угрюм не станет участвовать в этой войне.