— Но инструкции, Гастингс…
— Ну конечно же инструкции. Мы им подчинимся и погубим этого Мадека.
— Думаю, проще отправить на виселицу брахмана, чем схватить этого Мадека. Он богат: субсидии от Угрюма, собственные земли, джагиры. Говорят, его доход составляет миллион французских ливров. Пушек у него сколько душе угодно. К тому же у Мадека неплохое окружение: д'Омон, де Кресси, Ла Соважер, Ла Мартиньер… — все эти имена известны во Франции.
— Это все ничтожные обломки пондишерийского общества. Они засели в царстве Ауд потому, что не знают, как оттуда выбраться. Они заперты в Индии.
— Да, вы правы. Они заперты. И кем же, позвольте вас спросить?
— Бенгалия — заслон Индии.
— Нет, губернатор. Этот заслон — женщина. Жена Угрюма.
— Царица! И вы, сэр Фрэнсис, тоже верите в эту сказку о призраке женщины, явившемся, чтобы отомстить нам за разгром какого-то города на границе Раджпутаны. Угрюм женился на индийской женщине, потом она умерла. Теперь он заключил брак с мусульманской баядеркой. Он просто чудит перед смертью. Оставьте его в покое. Мадек не имеет к этому никакого отношения.
— Индийцы думают по-другому.
— Наша сила, сэр Фрэнсис, в разуме. В унаследованном от Европы разуме, который, впрочем, у нас, англичан, не исключает движений сердца. Но не будем же мы поддаваться всем этим необоснованным страхам. Я хорошо изучил индийцев. Они рождаются со страхом в душе…
— Страх… У нас он тоже есть, губернатор. Дочитайте инструкции.
Уоррен быстро пробежал глазами последние строчки. Ничего особенно интересного. Ему предписывали усилить наблюдение за Шандернагором и комендантом Шевалье, а также предупреждали, что любое стремление к независимости колонии от Британской короны будет сурово подавляться.
— В этом послании нет ничего, что может вызывать страх. — Гастингс внимательно посмотрел на сэра Фрэнсиса. Жизнь дала этому человеку все. В отличие от многих, он приехал в Индию не за тем, чтобы поправить дела. Он оказался здесь случайно. Ведь поговаривают, что место в Совете Бенгалии было столь милостиво предоставлено ему королем Георгом как плата за молчание после того, как кто-то из министров обнаружил, что именно он и есть тот самый Юниус, гнусный памфлетист, критиковавший государя в анонимных листках. Обличитель Англии не мог так легко забыть свои привычки. Уоррен пообещал себе поподробнее в этом разобраться.
— И что же мы будем делать с этим Мадеком? — спросил Фрэнсис.
— Нашлем на его земли какой-нибудь народец. Рохиллов, например; он когда-то изменил им.
— А если Мадек победит их?
— Он потерпит поражение, — Гастингс произнес эти слова как заклинание. И повторил: — Он потерпит поражение, уверяю вас.
— А эта женщина, царица… Не думаете ли вы, что следует разузнать о ней как можно больше?
— Это ничего не стоит.
В этом направлении Уоррен уже работал. Но пока человек, который мог дать ему разъяснения на этот счет, — старый иезуит из Агры — не отвечал на его запросы. Может быть, он умер?
— А Нанд Кумар? — напомнил Фрэнсис.
— Он будет казнен.
— Неужели вы решитесь на это?
— Да. Нанд Кумар — мошенник и клеветник. Он говорил, будто я подкуплен опекуншей бенгальского набоба, потом — будто я соблазнил ее, чтобы захватить провинцию, потом еще бог знает что. Нет, сэр Фрэнсис, мы не можем этого терпеть. Поэтому Нанд Кумар будет казнен.
— Но он махараджа!
— Крестьянин или махараджа — мне все равно.
— Вы вполне могли соблазнить эту темнокожую красавицу. В конце концов, мужчина всегда мужчина, не правда ли?
Уоррен пожал плечами.
— А еще говорят, — не унимался Фрэнсис, — что вы подкупили судей Нанда Кумара. Зачем казнить его по английским законам, вешать, если вы знаете индийское право?
Губернатор подошел к нему и прошептал на ухо:
— Надо ли объявить всей Калькутте, что Юниус пребывает в ее стенах?
Фрэнсис чуть не подскочил. А Уоррен продолжал более громким голосом:
— Дорогой сэр Фрэнсис, не угодно ли вам встретиться со мной завтра на заседании Совета, чтобы внести на рассмотрение всех членов правления ваши замечательные предложения?
Фрэнсис понял, что разговор окончен и пора откланяться.
— Всего доброго, губернатор, — сказал он. — Не работайте слишком много. Почему вы никогда не присоединяетесь к нам в играх и танцах? Я уверен, что миссис Имхофф скучает, будучи вынуждена приходить одна.
Фрэнсис презрительно улыбнулся и вышел из кабинета.
— Вот оно что… Он ведь так любит удовольствия, — пробормотал губернатор. — Надо будет расспросить о нем Мариан.
Он вытащил из ящика стола лист веленевой бумаги и быстро написал: «Моя обожаемая, сокровище моего сердца, сегодня вечером я буду у дверей вашего дома Я не перенесу вашего отсутствия. Скоро я увижу ваши восхитительные глаза, услышу ваш очаровательный голос! Не уезжайте, моя милая Мариан. Я появлюсь, как только спадет жара».
Гастингс не стал подписываться, — она поймет и так, — и позвал курьера. У этого бенгальца был почему-то растерянный взгляд и странное, с призвуком дыхание. Уоррен не обратил на это ни малейшего внимания и отдал ему записку.
Как и обещал, Уоррен приехал к Мариан, когда жара немного спала. Паланкин остановился перед белым перроном, Уоррен спрыгнул на землю и взбежал по ступенькам. Где же она? Он всмотрелся в полумрак коридора. Но к его удивлению, Мариан не встретила его. Неужели она не получила записку?
Он припомнил индийца, который должен был ее доставить. Его странный взгляд, странный запах… Как же он не подумал раньше! Какая глупость доверить письмо, не убедившись в надежности того, кто его доставит. Обычно он никогда не поступал таким образом. Этот бенгалец, судя по всему, обкурился опиумом, прикарманив полрупии, которые дал ему губернатор, отправился за очередной порцией зелья.
Слуги спали, как и всегда, когда хозяева отсутствовали. Кто-то устроился в кресле, кто-то — на цоколе колонны, кто-то — на ступенях мраморной лестницы. Они даже не шелохнулись, когда Уоррен вошел в дом. Он заметил ее зонтик, лежащий на серванте, и ее красивую сумку, без которой она не выходила. Значит, Мариан здесь. Минуту спустя Уоррен был уже на втором этаже и смотрел в замочную скважину будуара Мариан. Он не мог не признаться себе, что вновь охвачен давней страстью, которую не испытывал со времен Бирнагора: удовольствием видеть, когда тебя не видят.
Мариан в нижнем белье сидела на полу перед огромным медным тазом, полным жемчуга, и играла им, пересыпая из руки в руку. Рядом с ней копошились несколько котят. «Откуда у нее столько жемчуга? — подумал Уоррен. — Может быть, это назар от какого-нибудь индийца? За какие хитрости, за какие интриги?» Ум Гастингса заработал с невероятной быстротой. Единственный человек, занимавшийся в Калькутте продажей жемчуга, был другом Фрэнсиса. Неужели Мариан замешана в какие-то махинации?
— Мадам, откуда у вас этот жемчуг? — спросил он по-французски тоном начальника.
Она ответила ему не менее твердо:
— Сударь, это мое дело!
— Какой раджа подкупил вас? Отвечайте, я требую! Когда меня назначили губернатором Бенгалии, мы договорились — никаких дел, мадам, никаких спекуляций, никаких интриг. Жена Цезаря должна быть вне подозрений.
Мариан поднялась, разгладила складки на своем белье и посмотрела на него вызывающе:
— Но, сударь, я вовсе не ваша жена!
Уоррен отвернулся. Он чуть было не заплакал от обиды и душевной боли. Grasping! Алчная, как все женщины Калькутты.
Ясно, что Мариан подкупили и подстроил это Фрэнсис. «Но то, чем Фрэнсис хотел погубить меня, погубит его самого, — подумал Гастингс. — И я пойду еще дальше. Я обуздаю Индию. Я казню Нанда Кумара. Я разгромлю Мадека и царицу. Плодом моих трудов будет Английская Индия. Моя Индия, только моя!» Наступило время завоевания. Ради пользы дела можно пойти на многое. Уоррен Гастингс постепенно успокаивался. Сейчас он обернется к Мариан, обнимет ее, попросит прощения за столь негалантное поведение, будет целовать ей руки, увлечет в постель, откинет москитную сетку, сомнет муслиновые покрывала, расстегнет застежки ее белья, будет ласкать ее груди, уставшие без любви, целовать эти губы, алчные и лживые, наконец, умрет в кольце ее рук, украшенных камнями, украденными у Индии, и будет шептать ей: «Моя королева! Моя сладкая Мариан! Любимая, обожаемая».