— Ты чего?..
— Алина сбежала… Я еще и ключи потерял, представляешь?..
Стах представляет: ему забавно. Может, тоже где-то в замке оставил.
— Сбежала?.. Куда?
— К подруге. Мы всю новогоднюю ночь по улицам мотались… Зря я пошел. Она истерику закатила, как только я появился. «Ты мне, — говорит, — отца не заменишь, и Новый год я с вами отмечать не буду». И Лене потом заявила: «Либо я, либо он»… В общем, такое… А ты чего?.. Никуда не пошел?.. Вроде хотел.
— Пап… Ничего, что у меня… друг?..
— Друг?..
— Ну…
— Какой друг?
— Вы виделись с ним. Ну, перед педсоветом…
— А. Я помню. Рыжий. Солидный. Аристарх.
— Не солидный… — Тим улыбается голосом.
— Тебе виднее, — говорит. — Ты тогда о нем промолчал, а теперь вы Новый год справляете вместе?..
Тишина. Только слышно, как Алексей раздевается. А Стаху кажется, что их как будто в чем-то уличают. Или его одного. Такое чувство, что он накосячил. И он лежит на кровати — подслушивает, ощущает себя отвратительно из-за этого — и не потому, что он прижался к двери, а потому, что стены картонные. Что ему, уши руками закрыть?.. Еще и дурацкое сердце сходит с ума, чтоб ему пусто было.
— И чего вы?.. вместе ночуете?..
— Что?..
— Да я к тому, что разместились или нет…
— А… Да…
— Ясно. Ладно. Я разбудил вас, наверное?
— Ничего…
Стах слышит шаги. Потом они замирают. Алексей говорит:
— Тиш, ты хоть бы…
— Ч-чего?..
Пауза. Стаху кажется, что эта неловкость проходит под дверь через щель. Как какой-нибудь газ.
— Часы не верти. Опять синяки будут.
— А…
II
Стах не хочет знать, что это было, и отворачивается к стене, и делает вид, что спит. Тим первым делом, как заходит, включает лампу. Долго стоит у стола. Потом подходит ближе, сворачивает газеты, отодвигает в сторону. Стаху очень стыдно за себя, до того, что горят уши. Или он себе объясняет, что из-за этого.
Чувствует — прогибается кровать. Тим немного склоняется, видимо, проверяет, спит Стах или нет. Тот притворяется, что спит. Тогда Тим опять выходит. Возвращается с пледом. Накрывает его. Поправляет у шеи загнутый край. Проводит рукой… по плечу. Пробует позвать:
— Арис?..
Стах не отзывается и планирует играть до конца. Как-то некстати заново срывает пульс. Стах не шевелится, только предательски дрожат ресницы, только начинает казаться, что сердце стучит везде — даже в горле, и слышно его так, что уже не отвертеться, в этой дрожащей и визжащей тишине.
Тим выдыхает. Переодевается. Возвращается обратно. Снова склоняется над Стахом. Помедлив, убирает ему со скулы рыжую прядь… и, совсем ощутив безнаказанность, проводит рукой по его голове так, как если просто хотел потрогать волосы. Стах знает, что на ощупь они неприятные — спутанные и жесткие…
Кажется, Тим закончил исследовать. Ложится рядом, долго возится — забираясь под одеяло. Потом вертится и крутится, никак не может улечься удобно. Толкается острыми локтями. Стах думает «проснуться» и угомонить его, но все замирает…
III
Едва у Тима выравнивается дыхание, Стах переворачивается на другой бок, наблюдает, как он лежит, спрятав под подушку руки, умиротворенный. Разглядывает его в полумраке. Тим — он почти что…
Он открывает глаза, и Стах вздрагивает, как преступник. Тим прыскает в подушку. Стах ложится на спину. Пытается угомонить пульс. Тим спрашивает шепотом:
— Ты давно проснулся?
— Попробуй с тобой не проснись: ты как вошь, — усмехается.
Тим почему-то довольный. Интересуется:
— Тебе нормально в одежде?
Стах прислушивается к себе. Да нет: ненормально ему в джинсах. Он поднимается, преодолевает Тима как препятствие. Снимает мягкую клетчатую рубашку через голову. Освобождается от ремня и грубой ткани. Когда поднимает взгляд, Тим отводит свой.
Стах замирает у лампы и собирается ее погасить.
— Не выключай…
— Почему?..
Тим молчит. Стах не вникает и забирается обратно, под принесенный ему плед. Укладывается, более чем жизнью счастливый.
— Никогда тебя в джинсах не видел…
— Так форма же.
— А летом?.. Вышел в брюках, в рубашке, при галстуке… И волосы еще уложил…
— Летом?.. Ну да. День рождения был.
— У кого?
— У меня.
— У тебя?.. — теряется. — А почему ты не сказал?..
— Зачем?
— Это когда было, двадцать восьмого?.. — напряженно вспоминает. Осознает: — Подожди… Это получается, твои самолеты?..
— Нашел, что вспомнить.
— Арис…
— Ты меня пожалеть решил? Не нуждаюсь.
Тим поджимает губы. Подумав еще, отворачивается. Стах осознает, что с ним такое не прокатит: еще и конфликт создаст. А у него дома за жалость рожу начистить могут — и никто не обидится. Стах вздыхает, смотрит в чужой затылок выразительно.
— Тимофей?
Приподнимает руку, касается костяшками Тимовой лопатки.
— Тиша? Ну что ты опять обиделся? Уже сто лет прошло, это фигня какая-то, зачем ковырять.
Тим молчит. Стах обессиленно опускает руку.
— Мне не все равно, — произносит Тим.
Стах здорово вздрогнул. Всем нутром. Правда, не так очевидно, как Тим вздрагивал в первое время на его вопросы.
Стах заинтересованно уставляется, ложится набок. Осторожно одобряет:
— Ладно. Я понял. Принял к сведению.
Тим поворачивается обратно.
— Почему ты все обесцениваешь?
Стах опускает взгляд.
— Так получается. У меня нет такой задачи.
Тим затихает. Иногда проверяет, смотрит он или нет, и тушуется, если да. Начинает выковыривать из подушки перо. Стах замечает это дело и усмехается.
— Что?.. — смущается Тим.
— Что? — Стах копирует и обличительно щурится.
Тим поджимает губы в улыбке. Веселеет.
У Стаха закрываются глаза и болят, как будто под веками скребутся песчинки. Может, потому что он в линзах. За это тоже получит. От матери утром.
Стах чувствует: щекочет щеку. Понимает, что это Тимово перо — он все-таки вынул его.
— Котофей? Что тебе не спится?
— Не спится… — «отвечает» Тим и продолжает водить пером. — Арис?..
— Что?
Тим партизанит. Перо плавно скользит по лицу. Периодически Стах морщится, кривится и дует куда-то в сторону Тима, чтобы отстал. Тот радуется — и продолжает. Перо щекочет губы. Стах отгоняет его рукой, как назойливую мошку.
— Арис, — шепчет Тим совсем тихо.
— Мм?..
Перо проходит по скуле, вниз. Куда-то падает.
Тим пододвигается ближе, говорит чуть слышно:
— Ты очень красивый.
.
.
.
Стаха ошпарило кипятком. Он отворачивается к стене. Бубнит откуда-то оттуда:
— Тебе мерещится в темноте. Спи давай.
Не видно, как горят уши, не слышно, как безумствует пульс. Хотя кажется, что все это — очевидно и оглушительно.
IV
Тим шебуршит на своей половине кровати и не может улечься, как надо. То у него что-нибудь зачешется, то ему неудобно, то жарко, то холодно. Минут десять без пауз. Это кранты.