— Неплохо отметили.
— Думаешь?..
— Уверен.
Тим тянет уголок губ. Спрашивает:
— Арис?.. а ты не хочешь? Погулять на каникулах?
— Хочу или нет — не пойду. Мы до конца каникул не увидимся.
— Почему?.. Ты уедешь?
— Да накажут меня. Домашний арест и порка — о чем можно еще мечтать?
Тим молчит пару секунд. Не понимает:
— Зачем ты со мной остался?..
— А ты бы ушел?
V
Стах замирает у домофона и не решается достать ключи. Может, дождаться, что кто-нибудь другой откроет?
Тим спрашивает:
— Хочешь, я с тобой пойду?
— Меньше всего, — усмехается.
— Скажем, что это я виноват.
— Ага. Думаешь, сойдешь за крайнего?
Тим теряется и не понимает вопроса.
— У меня есть голова на плечах, и ты здесь ни при чем.
Тим почему-то обижается, что ни при чем, и отворачивается. Стах говорит глуше:
— Такие правила. Куда ни плюнь — в какое-нибудь да попадешь.
— Звучит не очень…
— И не звучит тоже. Отец старой закалки. И дед. Это повезло, что прадеда схоронили. О покойниках плохо не говорят, но… — морщится и стихает.
— А вы все вместе, что ли?..
— Там две квартиры. Семь комнат.
— Сколько?..
— Ну да, — усмехается. — Две не добрали у Данте…
— Может, добрали… Девятиэтажка…
Тим поднимает голову, пока Стах проникается мыслью.
— Ловко, — хвалит всерьез.
— На каком ты?.. На восьмом?
— Блин, Котофей, ты гений, — восхищается, когда озаряет. — Все по канону. Там зачинщики раздора, лицемеры и лукавые советчики… Хотя иногда у меня ощущение, что мы застряли на пятом. В болоте Стикс…
— А я на третьем поясе седьмого… — Тим говорит об этом осторожно и внимательно отслеживает реакцию.
— В Горючих песках? Почему? — искренно не понимает. Делает тон плутовским и наигранно осуждающим: — Ты надругался над божеством, Тимофей?
Тим тянет уголок губ, опускает взгляд:
— Ну… или только хочу…
Стах усмехается и любуется им почти очарованно.
— Тиша, прикинь: восемьсот лет назад мужик в точку попал. Вот уморительно.
— По-моему, это, скорее, грустно…
— Грустно, потому и уморительно — так проще, — улыбается. — Еще года три. Или чудо. Но я думаю, что в аду чудес не случается.
— Не боишься?.. чудес?
— Это из разряда «бойтесь желаний»?
— Наверное…
Тут открывается в приглашении дверь… Стах прощается жестом. Тим повторяет за ним потерянно.
VI
Пока Стах открывает квартиру, он будит всех чертей и демонов на всех девяти площадках. Мать, конечно, уже на взводе или, может, даже — еще…
— Аристарх Львович…
Комментарий к Глава 29. Утром первого числа
А еще в Горючих песках страдают содомиты. Но Стах, как мы знаем, человек не очень догадливый.
========== Глава 30. Грешник под арестом ==========
I
Промотав гневные тирады и живописное описание хлестких и четких, как барабанная дробь, ударов ремня — по чему попадет… можно резюмировать, что каникулы у Стаха проходят на славу — под домашним арестом, упреками, допросами, усмешками Сереги, шипением Сакевичей на то, какой он… рыжий… и в довесок ко всему приятному — с рассеченной на лопатке кожей. Спать приходится на боку или на животе… Приспосабливаться, в общем, к условиям. Почти по Дарвину.
Звонки из Питера пресекаются на корню. Книги, приведшие к вольнодумию, запираются в кладовке под ключ вождя двухквартирной державы. Из занятий — выстраданный учебник по классической физике, алгебра с геометрией — и еще груда предметов. В этом году, занятый Тимом, Стах что-то не заглядывал на четверть вперед… Видимо, самое время.
Чтобы совсем не приуныть, Стах развлекает себя шуточками для одного. Вроде: «Режим в квартире получается половинчатый: репрессивно-спартанский», «В условиях ссылки чувствую себя каким-то великим революционером — лучше, конечно, писателем…», «Всяко легче, чем в концлагере», «Библиотечный пункт: как выпустят под залог хорошей учебы — с опасением читать Солженицына».
II
Перед сном у Стаха, помимо мыслей о приятном Питере, появились еще всякие постыдно педерастические, за которые одним ремнем он бы не отделался. Каждый вечер он представляет, как Тим гладит его по голове, пока не уснет. Вы спросите: что же здесь постыдного? Ну… может быть, воспоминания?.. Воспоминания, от которых Стах кусает подушку и мучительно краснеет. Типа всяких перьев, комплиментов и тихого: «Арис».
Стах спятил: чем больше он об этом думает, тем сильнее ему кажется, что Тим не выводил его, а хотел… поцеловать. Это очень стыдно. Никому не говорите, Стах даже мысленно все отрицает.
А еще он ждет учебу, как манну небесную, — ради воли… и библиотеки, и северного крыла, и последних уроков по физике — которых больше не будет: расписание в новом году поменяют.
Наказанный Стах, как последний гадкий революционер с козырем в рукаве, улыбается чему-то своему и прячется от взглядов надзирателей, чтобы они не узнали. Фантом плавает с ним рядом — и обижается на всякие мелочи, и ест мелкими кусочками, и крови боится, и просит не выключать лампу, когда ложишься.
Мать все время спрашивает, кто такой его друг и почему она раньше о нем не слышала, а он думает о том, какой же Тим — если прижать его к телу, и позорно загорается, словно его заранее варят в самом жарком котле.
IV
Мать прямо на каникулах обзванивала педсостав. Сказать, что Стаху было стыдно за ее вмешательство в их жизни, — не сказать ничего. Он попробовал: «Мам, да потерпи до донца каникул…» — но любое его слово теперь воспринималось в штыки.
Тут-то она и получила подтверждение о том, что никаких у него социальных проектов не было, что он редко появлялся в столовой, что его видели в пятницу во время педсовета, когда он якобы ушел на тренировку…
В общем, Стаха, всего из себя витающе-окрыленного, залипающего посреди расчетов и по двести раз перечитанных непонятых абзацев, мать спускает на землю. Она устраивает ему допросы, почему он соврал, что это за человек такой ужасный у него в друзьях, не принимали ли они чего — и пусть говорит честно. Когда Стах честно говорит, она ему не верит, и уточняет, что он от нее скрывает.
— Я так все смотрю на тебя и думаю, что очень много тебе в этом году разрешила — и прав отец, что ты распоясался, совсем отбился от рук, загулял. Никаких больше задержек, никакого этого бассейна — в гимназию и обратно. Ты меня понял?
— Бассейн за что? — спрашивает Стах ровно.
— Мало ли, что ты там делаешь…
«Дрочу в душе, попробуй — дома, чтобы ты не постучалась».
Стах утыкается в учебник и молчит. Мать бросает контрольный, как будто все-таки осознает, что творит какую-то кромешную тьму:
— Это для твоего же блага, Стах…
Он усмехается и качает головой отрицательно. Не выдерживает. Она замирает пораженно, возмущенно, задето.
— Ах вот так, да?.. Ты знаешь, как тяжело было тебя выносить, как тяжело было уехать? Все говорили: делай аборт…
Стах раскрывает рот, улыбаясь, хватает воздух беззвучно, уставившись перед собой. Это — любимый материн трюк. Не все же ей чувствовать себя виноватой. Обделенной — куда лучше, вот это тема.