— Как она на это согласилась?..
— Не знаю… Дома такое мнение бытует… типа «кому она еще нужна»? — слабо морщится.
— Почему?..
— Ну… потому что рецидивы. Потому что химиотерапия. Потому что еще… Ну и они со школьной скамьи вместе. Он и раньше изменял ей. После брака. И никто не осуждал. Пока он домой мать не притащил. Вроде как «женился по глупости».
— А почему твоя мама согласилась?..
— Любовь зла? — усмехается Стах. Немного серьезнеет: — А еще она жить дома не хотела. Как я.
Тим смотрит внимательно. Помолчав, отводит взгляд:
— Я бы так тоже не хотел…
Стах спрашивает:
— А твоя мама?..
— Мама?.. — Тим как-то глухо повторяет — и уходит в себя.
Тут врывается мать. Нарушает момент, разбивает откровенность.
— Ну где вы? Чем занимаетесь? — она выходит из закутка. — Что такое?.. вы какие-то грустные. Это из-за вашей ссоры?
Стах усмехается. Какая к черту ссора? Как будто больше нет поводов. Как будто, когда тебе меньше, чем тридцать, ты без ребенка, без кредита, без ножа в спине от первых отношений, тебе должно быть весело по умолчанию.
— Мы нормальные, — говорит ей Стах. — Или нет. Как посмотреть. Можно по баллам.
— Точно? — она щурится на них, и Тим отворачивается: он не умеет притворяться, он не Стах. — Чем займемся?
Детский сад.
— Давайте в шарады, — усмехается.
— Только без физики… — умоляет Тим.
— А что, Тимоша, у тебя с физикой не очень?
— Ну… — соглашается без охоты.
— А с остальными как предметами?
Мать садится на кровать уже в поисках подвоха.
— По химии у Тимофея пять, — вспоминает Стах вовремя. — Он же у нас на химбио. А по биологии?
— Тоже.
— Ты будешь профильные сдавать? — переключает на будущее, пока мать не спросила об остальном.
— Наверное…
— Тимоша, а ты в каком классе?
— Десятый.
— Десятый? — она удивляется. — Я думала: вы ровесники…
— Почти…
— Уже решил, куда поступать?
— Ну… я до класса седьмого хотел на ветеринара, как папа. Но, может, в орнитологи подамся…
— А с животными не опасно работать? — мать сомневается — и трогает пальцами шею.
— А с людьми?..
Стах усмехается: отличный ответ.
— Нет, это я просто к тому, что мало ли какие животные — и бешенство, и всякие вирусы…
— Почему птицы? — Стах увлекается Тимом — отдельно от ситуации.
— Не знаю… Почему самолеты?
— О, это такая страшная история…
— Мам… — морщится Стах.
— Аристаша увидел по телевизору документальный фильм про авиакатастрофу, никак не мог спать — все ему снились кошмары. И читал он про эти самолеты — начал покупать книги, и чертил их, и чего только не делал, а все равно посреди ночи просыпается. Такой впечатлительный…
— Мам…
— И вот, пока папе моему, своему деду, не рассказал, все не мог спать. А потом папа его к себе забрал на каникулы, нашли они модель этого самолета — деньги, конечно, такие… Нашли, и папа, значит, говорит: «Соберешь — будешь спать». Он собрал — так и случилось. Больше не снились кошмары. Так это же надо было ему лезть в эту тему: что ни самолет, то бессонница, и вот сидит и клеит, и расписывает… со всеми этими трещинами.
Стах цокает и отводит взгляд, когда Тим вопросительно смотрит на него в нарастающем ужасе — это он осознает, что Стах сбагрил ему свое кладбище.
— А этот его первый… такой страшный самолет… как его? Как этот Боинг?
— Мам, да хватит.
— Там самая крупная авиакатастрофа, почти шестьсот погибших. Два самолета одинаковых, вот этих, в аэропорту столкнулись. Ты мне, Аристаша, сам рассказывал, что это какая же божья шутка — их переправили после теракта там, а они все равно взорвались… И еще этот самолет в какой-то катастрофе тоже числился… такой страшный, несчастный самолет. 747-ой, кажется?
— 747-ой?.. — переспрашивает Тим: Стах недавно ему клеил шасси.
— Самый страшный самолет в его коллекции…
— Ты уже три раза сказала «страшный», — усмехается.
— А это, Аристаша, не смешно, зря ты все улыбаешься… Сначала начитается, нарассказывает ужасов, а потом его на море увозят в аэропорт…
— Прошу заметить, что по статистике в ДТП за месяц погибает больше человек, чем в авиакатастрофах за всю историю нашей авиации.
— Так ты же сам мне недавно говорил, что надо тебе в инженеры, самолеты совершенствовать… И, может, к лучшему, что в инженеры, в детстве вообще в пилоты собирался…
— Не сын, а трагедия сплошная, — кивает убежденно.
— Ты, Аристаша, прекращай паясничать, это серьезные вещи.
— Что ни день, то серьезные вещи. Единственная серьезная вещь — это твоя собственная смерть. А все остальное можно пережить.
— Боже мой, ты только его послушай… Ты просто горя еще не хлебал.
— Да уж, если б горя — я бы захлебнулся.
— Так я о чем тебе говорю?..
Тим со Стахом переглядываются и продолжают слушать о горе, о смерти, об опасности, которая им по жизни на каждом углу грозит от умудренной опытом женщины…
II
Потом мать опоминается, может, они хотят еще чаю — и уходит ставить чайник. Они дружно выдыхают и расслабляются. Тим смотрит на Стаха — тот изображает жестом, что ему уже это все по горло. Тим верит. Ему тоже.
Он придвигается ближе. Спрашивает отчего-то полушепотом:
— Почему ты не сказал?.. о самолетах?
— А ты бы их взял тогда?
— Может…
Белые сцепленные руки почти светятся на черном фоне Тимовой одежды. Гипнотизируют. Стах вспоминает о прикосновении. О том, каково… И когда Тим говорит:
— У тебя здесь холодно… — больше о психологическом ощущении, чем о физическом, Стах сам тянет руку.
Тим осторожно расцепляет замок и чуть касается. Действительно — замерз. Стах греет озябшие пальцы. Не смотрит. Пылает. Тим прыскает с него и, прежде чем Стах среагирует, целует в высокую скулу мягкими теплыми губами. Стах бы вздрогнул, если бы только мог пошевелиться.
Вот уже слышно шаги матери, и она входит, а они отлипают друг от друга и прячутся по разным углам подоконника, потупив глаза.
Дико колотится сердце. Стах выходит, едва мать появляется на виду, — и выходит молча, игнорируя все вопросы, вызывая подозрения, увлекая за собой — неминуемо. Бросает по пути:
— Мам, да дай мне в туалет без тебя сходить.
— Что же ты сразу не сказал?.. — удивляется она.
Он прячется от нее за поворотом коридора, прижавшись затылком к стене, пытается восстановить дыхание, хватает ртом воздух, зажмуривает глаза. Кусает губы.
Залетает в ванную. Включает холодную воду. Пялится на свое отражение в зеркале — красный-красный. Что же с этим делать?.. Что же с этим делать, если он улыбается, как последний…
III
Если бы Стах не хотел, он бы не позволил. Он хочет. Он соскучился. Он себя не контролирует. Он хамит матери — и еще повезло, что она занята Тимом, иначе бы уже сделала выводы, как тот на Стаха влияет.
Он не знает, как возвратиться, а главное — как утихомириться. Стоит в ванной, умывает лицо уже десятый раз. Смиряется с цветом — вроде стало получше. Вытирается. Выдыхает.