Сфера нематериального — это же не считается. Это происходит только в твоей голове. На самом деле, только в твоей голове. Остальным приходится принять на веру.
Когда нога сломана и хлещет кровь, не нужно ничего доказывать и убеждать, что болит. Но когда она давно зажила, она может даже не болеть по-настоящему. В смысле — с «весомой» на то причиной. Что, если боль — из разряда психосоматики? Стах попробует рассказать отцу, а тот ответит: «Это твоя нога. Сделай что-нибудь», — словно одним приказом телу можно что-то решить, словно обезболивающее придумали шарлатаны.
Стаху не к кому прийти, чтобы во всем этом сознаться. Не у кого попросить совета — вдруг устроят линчевание. Он не хочет ничего решать в свои гребаные пятнадцать лет и чувствовать что-то подобное до момента, как отношений потребует его социальное положение, — тоже. Главенствуй разум над его жизнью, такого бы вообще не случилось. Начиная с этой их «дружбы».
Где же Тим?..
Уже прошло минут двадцать, может. Стах загоняет себя в угол. Он чувствует и не понимает, как перестать. Как затормозить перед стеной в двух метрах, когда он гонит на всех скоростях, жмет по тормозам, а они не срабатывают.
Стах поднимается с места, наматывает круги. Читает с корешков слова — и не может разобраться, что они собой представляют, словно они пустые и за ними не стоит ни смысла, ни образа.
Он выходит Софье навстречу. Она улыбается:
— Ну что, бросила тебя твоя физика?
Стах пытается вспомнить, что такого натворил за последние несколько дней. Но в голову лезет только сорванный поцелуй. После которого Стах не появлялся. Он и всю прошлую неделю не появлялся тоже, только Тим все равно пришел.
И что он подумал, кстати, что все-таки пришел? Так и не сказал. Чем они были заняты, что совсем не говорили о важном?..
Что сказать Стаху? В целом. Обо всем этом. Наверное, что-то сказать надо. Он не решится.
III
Вот звенит звонок с урока. Стах собирает вещи. Думает идти домой. Но застывает у стенда с расписанием… Сегодня у десятого была физика.
Стах стучится в кабинет костяшками пальцев, приоткрывает дверь. Соколов отнимается от дел и растягивает губы в улыбке.
— Ну что? Лаксин уже порадовал тебя прогрессом?
— Не понял.
— Что, не сказал тебе? — Соколов недоверчиво хмурится, достает листок из ящика стола. — А я вот даже сохранил себе этот нонсенс. На память.
Стах проходит в кабинет заинтересованно. Соколов торжественно разглаживает Тимову самостоятельную с гордой тройкой на треть пространства.
— Смотри-ка. Самая честная. Не из жалости. Я чуть на радостях четыре не влепил. Но вовремя опомнился. Даже русского поменьше, чем обычно.
Стах трогает арабскую вязь пальцами. Чувствует, что тоской сквозит уже совсем откровенно. Как будто вечность не виделись. Не переписывались — уже вечность. Стах слишком серьезный. Обычно — тут же подстраивается под веселый Соколовский нрав.
— Он был сегодня?
— Не пришел к тебе? — серьезнеет следом. — Не мудрено, у него сегодня ЧП было с ручками.
— В смысле?
Соколов вздыхает — о своем, улыбается.
— Лофицкий, а как у Лаксина с одноклассниками?
— А что?
— Да вот… Странное дело. Постоянно он что-то теряет. Я думал: это с ним беда, он у нас такой… мечтательный. Ворон считающий. А сегодня он сидит на своей последней, чахнет. Я у него, естественно, интересуюсь, о чем же это он во время нашей физики тужит. А мне ребята говорят: у него нет ручки. И дружно тянут: натурально, Лофицкий, весь класс, я такое впервые видел. И переглядываются уж как-то подозрительно. Думаю: сами, что ли, ручки-то у него спи… взяли.
— Скоммуниздили.
— В общем, наш Лаксин поскромничал, но на ручку решился. Весь залился чернилами. Так и ушел. И сидят мои, решают контрольную, а я думаю: это Лаксин у меня счастливчик или как. Хожу по кабинету, коммунижу у ребят ручки на пробу. Каждая вторая на бумаге потекла. А если каждая вторая, это уже статистика. Спрашиваю у них, а что за дела с ручками, они плечами пожимают и «умничают», как обычно: «Может, магнитная буря». А вот недавно тут приключилась история с землей…
— Я видел.
— Мои?
Стах срывается с места еще до вопроса. Забывает попрощаться. По дороге прокручивает: «У меня Лаксин», «наш», «у нас», «мои». Как будто теперь они чьи-то. Как будто теперь, когда поздно, можно что-то исправить…
========== Глава 41. Все это межличностное… ==========
I
Тим не открывает, кажется, минут пять. Потом щелкает замком, глядит одним глазом в тонкую щель. Удивляется. Открывает шире, отходит. Говорит виновато:
— Сегодня же вторник?.. — без озарения, потому что — помнит.
— Дай руку.
Тим не понимает. Тушуется:
— Зачем?..
— Предложение тебе делать буду. Не тупи.
Тим тормозит еще больше, может — представляет. Он же «мечтательный». Стах думает, что зря. А Тим, наверное, что шутка по Фрейду. Все-таки тянет руку. Левую.
— Правую.
Пальцы у Тима с голубоватыми разводами — так и не отмылись. И форма испорчена, наверное, неминуемо. Тим вырывает руку, прячет за спиной.
— Соколов меня сегодня спрашивал, что за дела у тебя с одноклассниками.
— Ты сказал?.. — почти осязаемо холоднеет воздух.
— Не сказал. Но сейчас думаю, что надо было.
— Не надо…
— А что надо? Чтобы издевались?
Тим отворачивается. Стах смягчается усилием воли. Давить на старшеклассников — это, конечно, не выход. Особенно через учителей. Стах знает, потому что — такой же. Стах знает, потому что не верит в людей. И он с порога Тима в лоб спрашивает:
— Ты перевестись не думал?
— А я изменюсь от этого?..
— Не понял.
Тим не хочет повторять. Стах додумывает сам.
— Окружение изменится.
— И будет то же самое…
— Ты этого не знаешь.
— Я знаю.
— Ты уже переводился?
— Нет…
— Ну что ты мне тогда лапшу на уши вешаешь? И себе заодно? Удобно?
Тим поджимает губы. Начинает неторопливо закрывать дверь…
— Я тебя сейчас ударю, — заявляет Стах убежденно и открывает шире — толчком. — Правда ему не нравится.
— Кому она нужна?.. — леденеет Тим. — Твоя правда?..
— Тебе. Чтобы ты что-нибудь сделал.
— Если ты за этим пришел, можешь уходить.
— Котофей, ты странный все-таки — кранты: как целоваться ко мне лезть — это ты первый, а как поговорить о том, что важно, — извините.
— А… Больше не полезу.
Пробует снова закрыть. Стах не позволяет. Они возятся несколько минут. Стах Тима отталкивает. Не рассчитывает силу. Ловит рукой за воротник толстовки, иначе тот бы свалился. Говорит ему:
— Ты бесишь.
— Ты тоже.
— Значит, взаимно.
Отпускает. Запирает за собой, скрещивает руки на груди.
— Еще раз. Дубль два. С чего ты взял, что перевод не поможет?
— Потому что… — отворачивается Тим. — Потому что, куда бы ты ни пошел, ты всюду берешь себя.
— А ты кого хочешь? Брата-близнеца?