Тим замолкает. Это Стах опять накосячил, когда Тимофей Лаксин тут изрекал мудрости. Не оценил, понимаешь ли, опять обесценил.
— Что ты сделал? — спрашивает Стах. — Что ты такого сделал, чтобы сделать это еще раз, на новом месте?
Тим молчит. Стах начинает заводиться по-новой. Набирает в легкие побольше воздуха. Считает до десяти.
В коридоре полумрак и тишина… Стах понижает голос до полушепота:
— Тиша…
— Ничего… — сдается Тим мягкости. — Ничего такого. Я не знаю. Это с садика. Мне иногда кажется, что ты просто не замечаешь…
— Чего не замечаю?..
— Какой я…
— И какой?
Тим тушуется. Стах смотрит на него в упор. Не краснеет. Весь боевой и сосредоточенный. Тим ему улыбается:
— Ты сегодня деловой…
— Видел твою тройку. Загордился.
— Откуда?..
— Это Соколов сохранил. На память.
— Он дурак?..
— Что ты сразу обзываешься?.. — не понимает.
— Не знаю… Кажется, меня задело. Я не ожидал…
— Заботится о тебе. Переживает. Ручки потом ходил коммуниздил у твоих одноклассников. Проверял. Чернилами наверняка обляпался. Такие жертвы.
— Ты не шутишь?..
— Нисколько. Тимофей, я же тебе правду говорю. Всегда.
— Ты же в это не веришь. Во «всегда». Тебе нужно числами.
— Ни одного раза тебе не соврал — это числами.
Тим задумчиво сникает. Спрашивает тише:
— Почему ты больше не приходишь?..
Ну вот и настало время неудобных вопросов для Стаха. Не все же одному Тиму мучиться.
— Я не знаю. Так проще. Или нет. Я не знаю.
— Проще «что»?..
— Не видеться с тобой. Но это, вообще-то, нет. Это вранье. Ни разу не проще. Но, как Соколов говорит, это к делу не относится.
Тим улыбается, поглядывает на него с каким-то лукаво-смущенным видом.
— Арис…
Стаху делается дурно.
— Я соскучился…
Зараза.
— Мне надо чаю. Я ненадолго. И так тебя целый час прождал.
— Я оставил записку.
— В библиотеке?.. — Стаху, конечно, стыдно. — Я не догадался. Я был очень занят.
— Чем?
— Круги наматывал. По залу для отчетности.
Тим прыскает. Цепляет пальцем за планку куртки, отстегивает клепку где-то посередине, поднимает взгляд. Кранты.
— Котофей, чай.
— Если свет включить… ты красный опять, наверное?..
— А тебе доставляет?
Тим слабо кивает, улыбается. Отстегивает еще одну. Стах снимает с себя его руку, возмущается:
— Перестань раздевать меня. Я и сам справлюсь.
— Ты меня одевал. Сразу.
— Да. Ты не справлялся. А у меня все под контролем.
Тим все-таки включает свет. Это почти демонстративно. Говорит с удовольствием:
— Я вижу…
— Сейчас я в тебя зашвырну чем-нибудь, — обещает.
— Ты какой-то агрессивный. Как будто что-то подавляешь…
— Котофей, я не шучу.
— Ну… я тоже.
— Брысь чайник ставить. Пока я не передумал остаться.
— Это шантаж?..
— Очень даже. Мне интересно, сработает или нет.
— Я хочу, чтобы ты остался… — Тим заметно серьезнеет и уходит в кухню — ставить чайник, вероятно.
— Котофей, ты же в курсе, что это откровенная манипуляция? Откровеннее некуда.
— Думаю, я переживу.
Он уходит, а у Стаха уже болят скулы улыбаться. Зараза. Зараза. Зараза. Тим, он же идеальный. Со всеми своими неврозами. Проблемами. Весь. С головы до пят. Стах кусает губы. Не знает, как это вынести. И как после этого возвращаться домой. По многим причинам. Начиная с самой главной — и так не хочется.
II
Тим держит чашку двумя руками, сидя напротив. Улыбается. Стах периодически залипает на его ресницах: он то поднимает, то опускает взгляд. Тишина становится почти невыносимой. Стах выводит теорию, отчего ему так жарко: это в преддверии христианского ада, как обещание.
— Арис?.. — Тим подозрительно веселеет. — Ты всегда говоришь мне правду?
— А что? — Стах уже чувствует подвох.
— Ну и где?.. мое предложение?..
— Какое предложение? — то ли тупит, то ли тянет время. Отрекается: — Это был сарказм. Сарказм не считается, Котофей. Это я не втираю. И вообще, предложение — это против церкви, моих родителей и законодательства еще. Там черным по белому написано: муж и жена, без вариаций. Меня сожгут как еретика, даже суд не спасет — не успеет.
Тим умиряет улыбку, спрашивает тихо:
— Ты поэтому бегаешь?..
— Только не обижайся, — просит.
— Но только поэтому?..
Стах застывает под этим вопросом уязвленным. Не только. Запреты есть не только снаружи. Но он не знает, как объяснить. Зачем-то говорит:
— Я думаю, что это не по-настоящему. Может, это я какой-то не такой…
— Почему?.. не по-настоящему?
Эффект от сдуру ляпнутых слов — поразительный. И Стах к тому же ни разу не в курсе — не смотрит.
— Потому что я… — и стихает.
Если бы он знал, как это работает, его бы не грызло. Если бы он произнес вслух то, что складывалось в голове из обрывков чужих фраз и отголосков ситуаций, он бы удивился, насколько это — надуманное. Но достать на поверхность сложнее, чем прятать. Так что у него по теням сидит куча демонов. Только потому, что он не решается — вывести их на свет, где они рассеются.
— Тиша, я не могу.
Он сказал это. Он признался. Он ждет, что Тим встанет и уйдет.
Тим сидит напротив притихший и побледневший, как будто ему только что влепили пощечину. Или не только что. А на моменте, где у них «не по-настоящему».
— Тиш?..
Тим усмехается и говорит с осознанием:
— Я дурак, — потому что, наверное, уже намечтал.
И только затем поднимается, только затем уходит. Оставляет с этим наедине. Но с этим — это с чем? С чувством утраты? Чего-то, что даже не случилось?
Стах добела сжимает пальцами руки. Ненавидит все это межличностное. Чтоб оно провалилось.
III
Стах стучится к Тиму в комнату осторожней обычного. Боится услышать или хотя бы получить намек, что он плачет. Но Тим не плачет. Стоит у окна, вертит часы, смиряется.
— Я ухожу, — говорит Стах.
Тим слабо кивает. Потом до него доходит, и он заторможенно оборачивается.
— А… Я… провожу тебя…
Это не так страшно. Кажется, что не так страшно. Не поссорились. Никто не хлопает дверями. Никто не бросается в обвинения. И почему тогда саднит внутри, как после взрыва?..
— Тиш…
Тим замирает в ожидании, а Стах не знает, как спросить, все ли у них будет в порядке.
Тим мучает часы и защищается слабой улыбкой, чтобы спросить:
— Ты больше не придешь?..
— Приду, — мгновенно отзывается, хватается, как за соломинку. — Если можно. Если ты не будешь против.
— Нет… — с проглоченным «кажется»
Тим слабо мотает головой и отходит чуть назад.
Теперь Стах в безопасности. Ничего не угрожает его убеждениям, его положению или его чувствам, никто не посягает на его губы, руки, на него всего. Он выходит за дверь со своей этой дружбой, с разрешением на встречи. Он свободен ото всего, что им мешало общаться. И он хочет повеситься.