Говоря об этом Тадеушу, я пытаюсь одновременно учить его ПОНИМАНИЮ; тому, что если ЗДЕСЬ это так, то вовсе не обязательно, что У НАС было лучше. Терпеть не могу «а у нас» и «культуру», которая жене полковника не могла позволить жить в гостиничном номере со «встроенным» биде (это, как правило, лучшие номера) и заявить с возмущением, что «я в публичном доме жить не собираюсь». «Экзотика» Франции также имеет значение. Вопрос: какие «недостатки» являются спасительными для культуры? Когда я закручиваю или отвинчиваю разные гай-ки, я жутко матерюсь — это правда; но в то же время я думаю, я ДОЛЖЕН думать о том, что эти гайки были созданы людьми, а не машинами. Впрочем, велосипеды отличные, пожалуй лучшие в мире. Даже в велосипедах есть что-то от Франции.
Палатку на такой местности не разобьешь. Вар течет по широкой долине, влажной и холодной. Проезжаем мимо фермы, я замечаю сарай с соломой. Можно было бы отлично выспаться. Подъезжаю к дому, здороваюсь с хозяином и прошусь переночевать. Довольно сдержан, но соглашается сразу. По акценту слышно, что он не француз. В дальнейшей беседе спрашиваю, откуда он. Испанец, я в свою очередь говорю, что я — поляк, и его кажущийся холод исчезает, он сразу приглашает нас в дом. Здесь мы знакомимся с другими членами семьи. Мать, пожилая женщина, торжественно приветствует нас, а когда мы поочередно целуем ей руку, моментально выпрямляется и начинает вести себя как настоящая une grande dame[160].
— Господа, садитесь, пожалуйста, вы, наверное, устали; может, вина? Простите, должна вас покинуть, мне нужно следить за огнем, я делаю запасы на зиму.
Я предлагаю пойти вместе, и мы выходим. Во дворе под двумя котлами горит огонь; в котлах толстые бутылки из-под шампанского, обмотанные пузырем или закупоренные и перевязанные проволокой. В них заготавливают на зиму помидоры, горошек, зеленую фасоль. У котлов мы знакомимся с обеими дочерьми — 17- и 15-летними Инес и Ангеликой. Обе красивые, с большими черными глазами, стройные. Тадзио сразу начал расшаркиваться и нести чушь, тем более что обе девушки вели себя просто великолепно. В них чувствовалось некое достоинство и светские манеры, совершенно не сочетавшиеся с босыми ногами и старой одеждой.
Мы беседовали, и порой трудно было поверить, что я разговариваю с бедными, оборванными крестьянами. Дочери очаровательно естественны, ничуть не скованные, свободные, привлекательные. Речь шла о школьной программе и о французах. И снова то, что мне доводилось видеть много раз: иностранец, давно живущий во Франции, смеялся над французами и даже презирал их. Француз ленивый, не умеет работать. Что-то вроде презрения здоровой особи к болезненному и слабовольному человеку. Большая доля снисхождения, вытекающая из ощущения собственной силы и расторопности. Дочери смотрели на нас немного с удивлением — поляки. Они читали об обороне Варшавы, о Вестерплатте, о том, как вели себя поляки на местном фронте. Алькасар и Вестерплатте создали духовное родство. Как будто разговор за чаем у господ X или Y.
Инес помогала нам готовить ужин, а Тадзио превзошел самого себя, изображая неуклюжего беспомощного парня. Он закатывал свои голубые глазки и смешил девушек. Для нас двоих был накрыт столик — семья ела отдельно. К ужину пришел их сын, красивый молодой испанец, работающий рядом на кирпичном заводе. Перед едой вся семья помолилась. После ужина мы еще долго разговаривали, и около одиннадцати часов мы с Тадзио пошли на сеновал после долгих и изысканных извинений со стороны отца, что он не может предложить нам более удобный ночлег. Мы бедны, — говорил он, будто немного стыдясь. Земля здесь неблагодарная и требует много работы. Но он работает там, где французу было trop difficile[161].