– Кофейку бы немного, – пролепетал Петя. Виолетта мягко взяла его за плечи, развернула к гостиной и прильнула к его уху.
– Я сделаю. Ты иди – начало пропустишь. – Тепло её дыхания, звон её голоса. Ноги унесли Петю обратно в гостиную. Через десять минут Виолетта вошла в гостиную.
– Ну как, уснул? – просипела Виолетта. Петя лежал вразвалку, зажёванный креслом-мешком. Все знают, что в такое лучше не садиться, особенно, если хочешь спать, особенно, если тебе его любезно подставляют. Особенно, если ты на вписке. Все, но не Петя.
– Спит, как убитый – заверил Лёва и выключил звук на телевизоре. Все вдруг встрепенулись, повскакивали со своих мест и обступили Петю, как шайка слюнявых гиен.
Включай камеру! Что делать с ним будем? Руку в тазик. Может, не надо? – шелестели хищные голоса. Виолетта пошла за тазиком, Стёпа уже в открытую играл в карманный бильярд и облизывал пересохшие губы. Вдруг Петя заговорил. Все застыли, где стояли.
– Separatum lagnus magnum. – прошептал Петя.
– Что он сказал?
– Separatum lagnus magnum – пробормотал Петя.
– Sepa… – что? Что он несёт?
– Separatum lagnus magnum – с ужасающей четкостью отчеканил Петя и резким движением приподнялся. Вмятина в мешке, повторявшая форму его тела, выглядела осиротелой, как дупло от вырванного зуба.
– Лёва, снимай, Маш, загугли, что он говорит! – скомандовала Виолетта.
Петя через ровные интервалы повторял: «Separatum lagnus magnum, Separatum lagnus magnum», и голос его креп. Вокруг него наматывал круги оператор Лёва.
– Кажется, латынь, – сказала Маша, – Разделённый… Ягнёнок… Большой… Большой разделённый ягнёнок… Большой разделанный ягнёнок? Ребят, давайте разбудим его. Пожалуйста, мне очень страшно – взмолилась Маша и двинулась к Пете.
Виолетта сама была до смерти напугана, но только лишь подняла указательный палец. Маша остановилась. Глаза у Пети безмятежно спали, что создавало между ними и безумно барабанящим ртом почти видимый разрез.
Петя уже кричал, упиваясь мощью своего голоса, который, казалось, метался под высокими потолками гостиной и вторил Пете многотысячной толпой.
«Separatum lagnus magnum, Separatum lagnus magnum, Separatum lagnus magnum!».
– Ахринеть, это как в «Шести демонах Эмили Роуз» – восхищался Лёва.
– Или как в «Изгоняющем дьявола» – гыгыкнул Стёпа.
– Нет, я больше не могу! – сорвалась Маша и кинулась к Пете.
– Держи её! – закричала Виолетта, и двумя своими лапищами Стёпа подхватил Машу и сгрёб в охапку. Она брыкается. «Separatum lagnus magnum». Удар под дых. «Separatum lagnus magnum». Бежит к Пете. «Separatum lagnus magnum». Он замолчал. Его уста резко сомкнулись, как волчок, прижатый ладонью. Маша стояла ближе всех. Она протянула руку как на отсечение и пролепетала:
– Ты как, Петь? С тобой всё в порядке?
– Здравствуй, Маша. – у Пети было такое жертвенное выражение лица, будто его оплёл королевский питон. Трупный закат глаз. Говорил не Петя – говорил Рот. Голос звучал как самая нижняя нота на фортепиано.
– Петь, проснись, ты нас всех…
– В прошлом году ты была хорошей девочкой – перебил Машу Рот, – Не хочешь поговорить с мамочкой? – Уголок рта у Маши как-то поник как при инсульте, и, казалось, кудри её расплелись.
– Что ты сказал? – Маша задрожала.
– С мамой, говорю, хочешь поболтать? – голос разлетелся воронами по тёмным углам гостиной. – Только она там, внизу, не летает. Уже здесь налеталась. Можете поболтать, Но другие будут не прочь. – Рот рассмеялся, забирая каждым раскатом по году из жизни всех присутствующих. Нижнюю челюсть Пети с фатальным хрустом прижало к груди, и все исчезло под лавиной звука, будто кто-то на высоте открыл в самолёте дверь. Запредельные, бессмысленные страдания нескончаемых душ в нескончаемой бездне, рядом с которыми счастье за всю твою жизнь – лишь маленький пузырик благоденствия, никчёмный и неуместный. Рот схлопнулся, как двери в метро. Язык, идеально срезанный зубами, словно ломтик сервелата, шлепнулся Пете на колени в этой новой оглушительной тишине. Кровь зазмеилась по подбородку, как вино из переполненной мраморной чаши.
– Ну как? Есть связь? – Язык дрыгался на Петиных коленях, корчась на каждой букве, но слова звучали по-прежнему чётко, словно кто-то говорил из Петиной глотки. Ребят больше не было – были только тени ночного Стоунхенджа при свете полной Луны. Маша подошла к панорамному окну. Тени. Открыла его. Были. сделала шаг и пропала за оконной рамой. Неподвижны. Врачи скажут, что смерть наступила в полёте, но я-то знаю, что прыгала Маша уже мёртвой.
– Ладно, оставлю вас кое с кем наедине. – Голос заелозил, как настраиваемая струна. Петина голова открыла глаза и обвела стеклянным взглядом всех истуканов в пижамах.