Скины спустились вниз и поделились с остававшимися внизу своими подвигами, когда все они ушли подальше от дома.
— Nazi ska! We hate the Jewboy ya! — обрадовался Гунн.
— Слышь, Батя! — обратился главарь «Филе» к главарю «Адольфа». — Я вчера по телеку слышал, что нынче разгул педофилов. Давай какого-нибудь замочим?
— И где ты его найдёшь? — поинтересовался Артур.
— Какой-то мужик к соседской Светке приходил, а ей семнадцать только стукнуло... — вступил в разговор Молот.
— Охуел? Это уже даже не эфебофилия. Ну его на хуй! Конечно, не педо-, а победоистерия отвлекает от реальных проблем, и мы против победоистерии, но не до такой же степени... — поспорил Артур.
— Батя, ну, может, хоть через годик мне на восьмое марта подаришь педофила?
— Чтобы я поздравил женщину с восьмым марта, она должна родить либо меня, либо от меня... либо хотя бы делать ощутимые шаги в этом направлении.
— А кого тогда ёбнем следующим? — Протезе не терпелось продолжить кровавую вакханалию; её глаза отражали свет полной луны, сияя, как угли в печи Дахау.
— Предлагаю ломануться в мастерскую Зураба Церетели, — ответил Батя.
— Отлично! Москвичи нам спасибо скажут! — обрадовался Василий.
Глава 6. Зураб и чурки в лифте
В доме пятнадцать по Большой Грузинской находились музей и мастерская Зураба Церетели. По части улицы вдоль сквера на двух тротуарах вольготно расположились более десятка фантасмагоричных творений мастера. В сгущавшихся сумерках эти бронзовые скульптуры казались зловещим подразделением адских монстров, брошенным неарийской стороной в гущу боя на полях священной раховы. Впрочем, при свете дня практически ничего не менялось.
— Нацболы, вы взяли динамит? — в паре домов от цели спохватился Гунн.
— Всё в ажуре! — Псих снял свой рюкзак и развязал его, продемонстрировав содержимое скинхеду.
— Спасибо! — Артур был доволен. Попросив бешеного лимоновца пока не светить шашки, он передал Васе требовавшуюся сумму денег и обратился к присутствовавшим единомышленникам:
— Мужики! Нас всех, конечно, подзаебал Церетели, да и не нас одних. Не вижу причин, почему бы не нанести грузину тяжкие телесные, а то и подарить летальный исход. Но перед тем, как кавказскому здоровью будет причинён невосстановимый ущерб, я хочу вспомнить поимённо мудацкие создания Зураба. Кто что знает?
— Лично меня всегда бесили пидорные клоуны, стоящие раком напротив цирка, — поделился Молот.
— Я блевал от гигантской мокрой колеоризы с клиторком, так называемой «Слезы скорби». По телеку видел эту хуйню, — вспомнил Псих.
— Фу-у, помню такое, — признал Батяня. — но классическим пиздецом, вышедшим из-под молотка этого ваятеля, считается всё же почти стометровый Пётр-Колумб-Христос в пироге напротив храма Христа Спасителя. Композиция состоит из Годзиллы, стоящего в мелкой посудине, к которой за каким-то хуем приделан штурвал, а снизу на шампуре жарится на солнцепёке шашлык из российских лодок, хотя по традиции так складывали вражеские суда.
— Да ебись он в рот, Пётр этот! — влез Банкир. — Я лично валялся от скульптуры «Жертвам холокоста» на Поклонке. В народе творение более известно под ником «Домино». Сегодняшний именинник в гробу должен ворочаться от такого. Впрочем, всё, что делает Церетели — смешной пиздец.
— Не стоит забывать и прощать циклопический букварь-фаллоимитатор, это здесь рядом, а также хуеву тучу других профессиональных уродств мудилы, — вставил прямолинейный Диман.
— «Цунареф должен быть мёртвым», — итог подвёл, разумеется, Гунн.
Объединённый скинхедо-лимоновский отряд подошёл к мастерской. Из всего металлического сборища у музея больше всего ребят выбесил бронзовый Чарли Чаплин. Этот американский Петросян тут же получил удар по яйцам молотком Молота, а Псих приебошил по усатой роже велосипедной цепью, после чего жирный Банкир обильно помочился на монумент остатками пива, прошедшего переработку в нацистском желудке, а Гунн прилепил на актёра шашки взрывчатки и поджёг фитиль. Едва молодые беспредельщики и беспредельщица отбежали подальше, как раздался взрыв.
На шум показались наконец среагировавшая охрана мастерской, состоявшая сплошь из лиц кавказской национальности, и даже сам Зураб в ночном колпаке. Началась перестрелка; охрана палила, высовывая носы из укрытия стен, а её противники, спрятавшиеся за бронзовыми порождениями гротескно-грузинского сна, кидали в ответ лимонки.
Одна пуля слегка задела бедро Психа, но нацбол мужественно презрел эту мелочь, кинув гранату почти что в самого Церетели. Талантливый гастарбайтер непременно взорвался бы, но охранник Ахмед, отпихнув мастера, принял смерть на грудь, как будто это были сто грамм. Пропитанные грузинским вином кровь и кишки украсили порог музея, добавив элемент постмодернизма.