Христиан-Август вовсе не прочь был перетерпеть, только со временем у них с женой получалось всё как-то менее и менее складно. Постепенно у Иоганны-Елизаветы само собой исчезло даже домашнее имя: такая, казалось бы, мелочь, а вот поди ж ты... И речь вовсе даже не об уменьшительных именах, не о слюнявых производных (принц не был приверженцем голубиного воркования в постели), но именно о домашнем имени. Причём сначала у жены такое имя как раз таки было, и лишь впоследствии его не стало. И Христиан-Август, поначалу несколько даже подивившись такому обстоятельству, вскоре взял за правило, обращаясь к супруге, употреблять архаичные формулировки, не требующие после себя именного довеска. Да и мнимая сослагательность расплодилась; Боже праведный, этой сослагательности памятник бы поставить — так выручала она принца, почти что счастливого во всех других отношениях. Едва выходил из дома, так почти тотчас же делался счастливым.
4
Собственно говоря, он и не подозревал, что существуют такие женщины. Слывшая в их семье грубой, сестра София-Кристина против Иоганны казалась вполне сносной, разве что самую малость невоздержанной на язык.
Поначалу Христиан-Август сам был склонен отыскивать объяснения, мягко говоря, необычному поведению жены: ну, физиологические там особенности, тяжёлое детство, недостаток внимания, статус многолетней приживалки в богатом брауншвейгском дворце своей тётки.
После чужих, но всё-таки богатых интерьеров брауншвейгского дома арендованные комнаты на центральной штеттинской Domstrasse[4] должны были казаться Иоганне-Елизавете не просто скромными, но жалкими. Впрочем, оно и понятно. К тому же положение жильцов обязывало их практически постоянно общаться с этим болтливым, толстым, женоподобным фон Ашерслебеном, этим дураком с нарочито вежливыми интонациями и ласковым взглядом закоренелого бабника. Особенно поначалу он так и норовил в отсутствие Христиана-Августа под тем или иным предлогом заглянуть на огонёк. Удобно ли устроились молодые? А вид из окна — не правда ли...
Правда, всё правда: устроились прилично, обстановка обворожительна, заоконный вид выше всяких похвал. «Ну, вот и отличненько. А если вдруг вам что-нибудь понадобится...» — на этих недопроизнесённых фразах он и распахивал спиной дверь, на прощание облапав взглядом молоденькую женщину.
Портить с ним отношения Иоганна-Елизавета, однако, остерегалась. Эти купчики, объединившись вокруг своей Торговой палаты, с каждым годом всё более туго набивали свою мошну, и хотя принцесса по молодости и недостатку образования плохо понимала, что есть экономика, что есть ганзейский путь[5], что есть торговля и какие выгоды проистекают из налаженного морского сообщения между крупными городами Европы, — вид овеществлённых денег внушал ей привычное уважение. Как бы ни злорадствовал муж над внешностью и манерой разговаривать фон Ашерслебена, за спиной последнего были двухэтажный каменный дом на центральной улице, дом возле причалов и твёрдое намерение приобрести ещё два склада на окраине Штеттина, возле Святого Иакова.
А с другой стороны, нищий тряпка-муж. Боже, как тут можно сравнивать! Фон Ашерслебен, что бы кто ни говорил, при всей непритязательной внешности был человеком умным, с приятными манерами (а взгляд — что ж, какой Господь дал, таков и взгляд...).
5