— Не угостить ли девочку мою? — Заметив, как напряглась, хотя и продолжала смотреть в окно, её дочь, принцесса безошибочно догадалась, что та услышала и что ей очень хочется не так даже согреться, как именно попробовать. — Увы, нельзя, тут сплошной алкоголь, — как бы сама себе объяснила мать и тихонько засмеялась, довольная импровизированной шуткой.
От мелкой дорожной тряски, — причём большие задние колеса не только оказывались бессильны смягчить, а как будто даже усиливали каретную стылую дрожь, — Софи с каждой пройденной милей всё более скисала. Кружилась голова, и со дна желудка грозно вздымалась изжога, имевшая отвратительный вкус выпитого накануне светлого пива. Впрочем, даже за вычетом изжоги самочувствие было ужасным — от недосыпания, холода, вынужденного бездействия и масленых глаз изрядно пьяной матери. Софи припоминала сейчас, как убивалась Бабет, узнавшая незадолго до отправления их поезда о конечной цели поездки. И хотя маленькая принцесса клятвенно заверила мадемуазель, что едут они на два-три месяца и что даже с учётом дорожных задержек не позднее как в мае возвратятся в Цербст, Бабетик не унималась и умоляла Софи не ездить туда — пусть даже на несколько недель.
— Ты не представляешь, какой это страшный мир, — повторяла она.
— Бабетичек, миленький, можно подумать, мы едем на съедение к дикарям...
— Ты так говоришь, потому что даже не представ...став...
— Надо же поблагодарить её императорское величество, пойми! Или — что? Может, ты предлагаешь поступать так: если нам — то подарки, а если мы — то должны поступать исключительно по-свински, так?
— Я готова буду купить тебе любые подарки... — начала было мадемуазель, однако вспомнив, какие именно подарки прислала однажды русская императрица, завыла с новой силой.
Плакала Элизабет очень некрасиво, вызывая у Софи не столько даже жалость, как лёгкое раздражение.
Бабет же, никогда в России не бывавшая и знавшая об этой стране исключительно по рассказам месье Туара, отказывалась верить в то, что её солнечная Софичка вынуждена будет провести не день-другой, но несколько недель среди славян и этих совершенно ужасных славянок, или как их там...
Мистический ужас Бабет перед Россией не был понятен Софи, однако сочетание грустных воспоминаний и унылого, хотя ещё вполне прусского, заоконного вида, перемножаясь на величину дорожной тряски, приводило девушку в угнетённое состояние. Она пыталась читать «PRO MEMORIA», но смутная грусть подобно ветру относила запрятанный между слов туманный смысл отцовского послания, столь непохожего по интонации на отцовские же прежние письма. Нынешний трактат решительно не содержал даже отголосков подлинных интонаций родителя, и Софи решительно не представляла, с каким выражением лица тот мог бы сказать ей что-нибудь вроде: «Требуется оказывать для собственного блага и благополучия самое крайнее уважение, беспрекословно повиноваться всем лицам, могущим в той или иной мере...» Насколько деревянный язык и до чего же всё это не похоже на отца! И потом «для блага и благополучия» — разве не одно и то же? И призадумалась Софи о том, не сунул ли сюда свой нос вездесущий Больхаген? Уж не он ли диктовал отцу подобную галиматью? Зная, сколь велико влияние Больхагена, Софи не исключала и такую возможность.
Дальнейшее течение мысли оказалось нарушено сильным встряхом внятно крякнувшей на ухабе кареты.
— О, Господи! — хором произнесли обе принцессы.
Восклицание Софи пришлось на выдох, а мать, в тот момент как раз вдыхавшая воздух, поперхнулась и некрасиво закашляла.
Экипаж тем временем подъезжал к берлинскому пригороду.
2
В невесёлом путешествии Берлин оказался сродни праздничной шутихе, вдруг полыхнувшей среди ночного неба. После однообразия дорожных пейзажей, сквозняков и обоюдного молчания обеих путешественниц возникший наконец-таки город казался неожиданно ярким, оживлённым, этаким выщелком судьбы. Впрочем, и в прежние времена, помотавшись по бранденбургам, килям, мекленбургам и проч. и проч., Софи с удовольствием приезжала сюда. Много лет тому назад девушка побывала тут впервые и вот теперь, с неправдоподобным опозданием, поняла, что втайне любит сей мрачноватый, но всегда приходящийся ей по сердцу город. Мысль эта сделалась тем более очевидной, что нынешний приезд Софи считала последним перед длительной разлукой: расставаться с городами, оказывается, ничуть не проще, чем с близкими людьми.