Из-за какой-то ничтожной, по уверению Латорфа, поломки колеса пришлось задержаться на сутки в Штаргарте. Иоганна-Елизавета требовала себе то ледяной компресс, то чистые полотенца, то — вопреки здравому смыслу — бутылку с горячей водой.
Для обеих принцесс едва ли не тяжелейшими испытаниями оказались ночёвки. Никаких специальных льгот графине Рейнбек не полагалось, и, значит, ночевать приходилось на почтовых станциях вместе с почтмейстерами, их жёнами, детьми, кошками, собаками и более мелкими, но оттого чрезвычайно мерзостными домашними животными, которые по ночам норовили заползти Софи на лицо. Так называемый отдых превращался в сущий кошмар, тем более что от станции к станции варьировалась лишь степень загрязнённости комнат и количество тараканов. Но вот поезд миновал скучный город Мемель — и почтовые станции вовсе исчезли, так что уже в первую проведённую на колёсах ночь беззвучно плакавшая Софи признательно вспомнила о крошечных и совершенно безвредных, как изюминки, существах, сгрудившихся от зимней стужи в домашнее тепло.
В Митаву кареты дотащились утром 5 февраля. Тут, собственно, уже начинались владения русской императрицы. Из второго в порядковом исчислении экипажа, поддерживая друг друга под руку, выплыли навстречу гарнизонным лихим молодцам две шаткие фигуры. Бравый, в новеньком мундире, с беззаботным румянцем во всю щёку начальник гарнизона полковник Воейков постарался не ударить лицом в грязь.
Барабаны грохотали оглушительно, забивая даже отрывистые выхлопы ружейного салюта. Отрапортовав хорошо поставленным молодеческим голосом, Воейков доверительно осведомился у Иоганны-Елизаветы о путешествии, состоянии здоровья, первых впечатлениях. Чудовищное произношение полковника не позволило принцессе из своего полуобморочного состояния пробраться в конкретный смысл задаваемых вопросов. Поняв по интонации, что русский офицер участливо интересуется чем-то, она прикосновением руки прервала гостеприимного болтуна.
— Я вас умоляю... — слабым голосом попросила принцесса, от слабости и утомления (последнюю ночь глаз не сомкнула) заговорив на своём родном языке и не вполне отдавая в том себе отчёт.
Сконфуженный Воейков, которого в секретной депеше проинформировали о том, что принцесса, равно как и её дочь, свободно владеет французским языком, от такого поворота событий растерялся и вне протокола гаркнул вдруг по-русски:
— Добро пожаловать в Российскую империю!
— Я сейчас, кажется, упаду в обморок, — негромко сказала Софи своей безучастно глядевшей перед собой матери.
Подскочивший к принцессам Латорф был первым, кто почувствовал непонятное своеобразие затяжной паузы.
Не роняя достоинства, полковник Воейков тихим «псыть, псыть...» подзывал кого-то из числа застывших в лупоглазом онемении офицеров.
КНИГА ВТОРАЯ
ГЛАВА I
1
Нечто приблизительно схожее происходит с мигрирующими песками. Именно вслед за первыми, наиболее чуткими к дуновению ветра, всё новые и новые песчинки покидают насиженные места, устремляются кувырком вслед первопроходцам — по головам, по спинам себе подобных. А иные, вообразив себя этакими пушинками, ещё норовят и пролететь по воздуху — благо ветер крепкий... И вот уже, послушные ветру, шагают по пескам целые песчаные вихри, переставляют свои распухшие и как бы даже невесомые ноги. Наутро в местах, где ни о какой пустыне и слыхом не слыхивали, вдруг обнаруживались причудливо разбросанные волны да отмели, а по глади этого новообразованного моря с неспешностью калики перехожего уже преспокойно, с некоей даже удручающей обыденностью двигался насквозь пробиваемый солнечными лучами шар перекати-поля, от греха подальше зарывал себя неприметный паук, а утомившийся от беготни тушкан скоренько так озирался на ползущий куст.
С такого рода миграцией знакомы также и большие колонии животных: перемещения имеют ту не всякому понятную прелесть, что каждое животное, двигаясь особняком, умудряется-таки в то же самое время двигаться со всеми вместе, а внутри самой стаи правят бал диалектика и геометрия, доступные одним только посвящённым, но от этого ничуть не менее восхитительные...