Это важнейший аспект философии Платона, который важен и в марксизме. Истина объективна.
Не будем пересказывать тут целиком известный миф Платона о пещере из книги «Государство». Важнейшая метафора из этого мифа — это сравнение идеи блага с Солнцем. Свет Солнца делает вещи видимыми (познаваемыми) для нас. Солнце также причина вещей, т. к. солнечный цвет даёт жизнь. Благо как «хороший» полюс есть причина мира и причина его познаваемости. Эту гениальнейшую теоретическую конструкцию в истории мировой философии Мих. Лифшиц, переработав в материалистическом, марксистском духе, назвал «онтогносеологией».
Лифшиц пишет:
«Например, врачеватель или флейтист совершенны, когда по виду их искусства они не терпят в нём никакого недостатка, но, „употребляя это выражение в переносном смысле и применительно к дурному, мы говорим о законченном доносчике и законченном воре, раз мы называем их хорошими, например: хорошим вором и хорошим доносчиком“. Отсюда следует то, что впоследствии было сказано и Гегелем,— есть некоторое преимущество за положительным, ибо и отрицание есть нечто реальное утвердительное — даже плохой человек является в своём роде истинным человеком, в противном случае он уже совсем не человек. Словом, как пишет Ильенков, каждый предмет имеет свою собственную форму и меру, которую нужно понять в её „чистом“ виде. Но это не означает полного релятивизма, равноправия хорошего и дурного. Всё хорошо в своём роде, но роды бывают разные, сказал однажды Н. Г. Чернышевский… Когда речь идёт о более абстрактных уровнях материального бытия, изучаемых, например, физикой, положительный знак можно превратить в отрицательный, и наоборот, меняя соответственно всю терминологию, например, в теории электричества. Но при переходе к более конкретным областям это уже не так. Когда мы говорим об эволюции видов, о прогрессе в обществе, то при всей диалектике утрат и приобретений восхождение к более высоким ступеням положительного, нормального, доброго здесь есть. Разумеется, речь идёт о добре не в моральном или, если хотите, не только в моральном смысле, а в том объективном значении, которое оно имело у древних, особенно у Платона и мегарца Эвклида, сочетавшего учение Сократа с великим бытием Парменида. Существует, утверждал он, одно только „благо“, называемое разными именами. Приблизительно то же самое говорит, как известно, и Платон… Так надо понимать и средневековую формулу: сколько же есть во всем добра, столько и существования. Это повторение знаменитого места из „Государства“ Платона: „Считай, что и познаваемые вещи могут познаваться лишь благодаря благу; оно же даёт им и бытие, и существование…“ К этому, правда, у Платона присоединяется другая мысль — благо находится за пределами существования, превышая его достоинством и силой. Это уже идеализм в полном смысле этого слова… Таким образом, при всей критике идеализма, равно опасного у Платона, Аристотеля и Гегеля, нельзя не согласиться с ними в том, что в мире, отражением которого является наша мысль, есть некое „расположение“ к положительному. Это и хотел сказать Платон, утверждая, что бытие обусловлено благом. Разумеется, в онтологическом смысле этого слова, не только в смысле полезности для человека или в смысле общественного и нравственного добра…»[55].
Всё это, правда, уже далеко вышло за пределы темы «введения в диалектику». Но важность этой теории Платона для марксизма невозможно переоценить.
Аристотель о сущности
Однако кульминацией развития античной диалектики была не вышеописанная концепция Платона, а попытка подвести некоторые итоги развития греческой философии лучшего её периода. Разобраться заново в поставленных ею вопросах, свести воедино её достижения. Эти задачи и попытался решить Аристотель.
Ленин об Аристотеле:
«Логика Аристотеля есть запрос, искание, подход к логике Гегеля,— а из неё, из логики Аристотеля (который всюду, на каждом шагу ставит вопрос именно о диалектике), сделали мёртвую схоластику, выбросив все поиски, колебания, приёмы постановки вопросов. Именно приёмы постановки вопросов, как бы пробные системы были у греков, наивная разноголосица, отражаемая превосходно у Аристотеля»[56].
К этой предельно меткой характеристике Ленина необходимо, впрочем, добавить, что она относится к таким текстам как «Метафизика», «Физика» и др., которые представляют собой конспекты лекций, черновики, размышления. Эти тексты стали известны уже после смерти Аристотеля. Те же произведения, которые имели хождение и при его жизни, для нас не дошли. Но, возможно, нам как раз повезло, что до нас дошли именно «колебания, приёмы постановки вопросов», а не популяризаторские сочинения перипатетической школы.
55
Мих. Лифшиц. Диалог с Эвальдом Ильенковым (проблема идеального). М., 2003, стр. 225—228. Ни один из марксистов не понял Платона так глубоко и не смог обогатить сам марксизм материалистически, читая Платона, как Мих. Лифшиц. Но в данном контексте следует также вспомнить ещё одно произведение из марксистской литературы, которое перекликается с концепцией Платона и потому помогает нам понять его в материалистическом ключе. Георг Лукач в своей книге «История и классовое сознание» ставит в непосредственную зависимость познание объективной истины, мир в его тотальности в зависимость от классового интереса пролетариата. Поскольку пролетариат поставлен в такое положение, когда его интересом является переустройство всего мира, он заинтересован в познании объективной картины. Необходим поворот к Солнцу всей души, т. е. полнота знания зависит от этической (политической) позиции. Ср. Лукач, «История и классовое сознание» — способность полного познания мира связана у пролетариата с его политической позицией. У Платона только нет «вменения», как у Лукача, которое обусловлено объективно классовым положением.