Мать скромно подождала своей очереди и уже после бросилась обниматься. Отторжения от ее мягких обнимашек я не почувствовал, уже хорошо. От нее пахло фиалкой и чем-то домашним.
— Я не пойму? — щурился отец, его выбритое до синевы лицо скептически сморщилось, — ты вырос, что ли? В плечах раздался. Мать, посмотри… Наш сын мужиком становится. Да неужели?
И прищурился так недоверчиво.
— Что ты такое говоришь, отец? — покачала головой женщина. — Он всегда был мужчиной.
Взгляд у неё был тёплый, но дергающийся, вечно ищущий. Устала бреши залатывать да мосты наводить.
— Ну да… — снова хмыкнул отец Сашка. — Помню, как он сдавал физо на вступительных. Четыре года прошло, присяга, казарма, малька получил, а потом летеху, думали, отмучились… Мужик ведь! Ан нет!.. Из органов выперли, теперь вон собакам хвосты крутит.
— Тише, тише, Саша, — охнула мать, обращаясь к мужу (мы с ним тезки) и зачем-то прикрывая себе рот рукой, будто это она ругала меня, а не отец.
Проявила неуверенность, а папаша у меня тот еще батя. Как это принято потом будет называть — абьюзер, во всяком случае, на первый незамыленный взгляд.
— Из органов твоего сына не выперли, — спокойно, как бы между прочим, проговорил я. — Только из следствия. Не его это — бумажки процессуальные клепать. А кинолог — должность не такая простая, как тебе кажется, и в чем-то еще даже более нужная. Следователей много, а кинолог один.
Зря, конечно, я говорил о себе в третьем лице… хотя оно и правильно, сам-то я работу в следствии не застал.
— Тоже мне, важное занятие… — пробурчал батя. — Зоотехник и то важнее. Хотя тоже со скотиной возится.
— Я, конечно, понимаю, что ты хотел, чтобы твой сын звездочки на погоны хватал бесперебойно, как яблочки в урожайный год, но тебе не кажется, что это похоже на какие-то нереализованные желания твоей собственной жизни?
Я не сводил с него спокойного и твердого взгляда.
— Чего? — нахмурился батя. — Я до капитана дослужился.
— Какие мои года, батя? Мы сейчас звездочками будем меряться? Лучше бы поддержал сына на новом месте. Новый коллектив, новый город и все такое…
В поддержке родителей я не нуждался, но посылать отца подальше тоже негоже. Наверное, он желает своему сыну добра и счастья. Где-то в глубине души желает, на свой лад, и видит в нем нереализованную проекцию самого себя. И злится, что сын — это не он, и… никогда не станет майором, как и он. Но теперь это другой сын, пусть привыкает.
— Мальчики, — пролепетала мать и как парламентёр взяла нас под руки. — Не ругайтесь. Не в звездах счастье.
— Ну да, — улыбнулся я. — А в их размерах и количестве.
— Ну покажи хоть свой кабинет, — пробурчал отец.
— Кабинета нет, есть временное место дислокации. В кабинете пока ремонт, — пожал плечами я (ну а что я еще скажу, все равно кабинет выбью, а нет, так Трубецкого выселю). — Пошли, покажу.
Привел их в свою «сарайку». Там у меня Андрей корпел над книжками. Классикой его не заманишь, а вот по служебному собаководству томики очень ему заходили.
— Здрасьте! — кивнул он вошедшим. — Сан Саныч, это твои родители? А они на тебя похожи…
Я снова оглядел мельком родичей, но сходства не увидел. Даже промелькнула безумная мысль — уж не приемный ли я, детдомовский?
— Это он на нас похож, — вставил пять копеек батя, хотел сесть на старенький стул с выбивающейся из-под протертой обивки ватой, но поморщился, сделав вид, что побрезговал сесть.
Ага… Никак не уймется родитель. Всё показательные выступления продолжает. Но у меня нет задачи тебе понравиться, может, у прошлого предшественника она и была, а сейчас придется тебе привыкать, что сын давно не птенец, и фразу типа — вот появятся свои дети, тогда и поймешь; что люди скажут; пока не доешь — из-за стола не выйдешь и прочие а-ля «поплачь, меньше пописаешь», на меня, естественно, не действуют. А вот мои колкости тебе могут навредить, потому я старался быть в первую встречу с родичами максимально компромиссным. Все же родители, хоть и не мои…
— Ой, а давайте чаю попьем, — предложила мать и стала вытаскивать из пухлой сумки на стол какие-то ватрушки, вареные яйца, зеленый лук, редиску, оладушки и что-то еще.
Как у любой нормальной хозяйки, её «попить чаю» — означало знатно перекусить. Вообще в СССР нет такого понятия, как переел. Есть понятие — нужно подождать, пока уляжется.
Она все продолжала и продолжала доставать из сумки съестное, очевидно, думала, что я тут голодаю, все нормальные матери так думают.