Двадцать второго августа 1928 года "Советский Север" выбросило на берег. Сильный береговой накат бил и бил в самолет. Лопнули лонжероны, погнулись стойки, поддерживавшие моторы. Тяжелая гондола рухнула на бензобаки. Потек бензин. Появились трещины в фюзеляже.
Это был конец.
Пятеро стояли на берегу у исковерканной машины. Они прощались с нею, прощались с задуманным - пролететь четырнадцать тысяч километров от Владивостока до Архангельска. Не будет ни острова Врангеля, ни Северной Земли. И неизвестно, что станет с ними.
Красинский вдруг взрывается:
- Не могли сохранить машину! Летчиками называетесь... Вам не летать, а...
- Садились бы за штурвал сами, - мрачно отвечает командир корабля Волынский.
- Сам... А вам все на блюдечке преподнеси. Я организовал экспедицию. Знаете, чего мне это стоило?.. Не сумели завести двигатели! Позор!
- Мы, значит, во всем виноваты? А кто выбирал самолет? Ясно, как дважды два - четыре, система запуска двигателей на нем не годится для Арктики. Если бы я хоть раз до этого побывал на Севере... сразу бы понял это.
- Раньше надо соображать.
- Вот что, товарищ руководитель перелета. Теперь я знаю, почему вы каждый раз берете с собой новый экипаж. Кальвица мне говорил... И другие. С таким характером... Больше никогда...
- Я и сам больше не полечу с вами.
Они вытащили из самолета резиновую шлюпку, запасы еды. Продуктов хватит, пожалуй, дня на три - галеты, несколько банок тушенки, шоколад, сгущенное молоко.
Холодно. Серые очертания сопок вдали. Куда идти?
- У нас выбора нет, - говорит Красинский. Все ждут решения от него. Надо выбраться берегом залива к открытому океану. Только там кого-нибудь встретим.
Он старается не думать об Ушакове, о провале экспедиции, о собственных ошибках, которые, возможно, и послужили причиной...
Люди бредут по болотистой тундре, под ногами чавкает жидкая грязь. Сыплется мелкий дождик. Одежда промокла, прилипла к телу - неприятно и зябко. Негде, нечем обсушиться - нет дров.
На пятый день вышли к океану. Берег был пустынный, мрачный. Около него стояли льды, и все это совсем не походило на лето. Далеко-далеко над волнами летала чайка. Она легко взмывала вверх, плавно парила в воздухе и так же плавно, кругами, спускалась к воде.
Счастливая чайка! У нее есть крылья.
Летчики не могли оторвать глаз от птицы.
Красинский нашел плавник - много-много выброшенных морем бревен. Дрова! Костер!
Развели сразу два костра. Улеглись между ними. Первая за пять суток ночь в тепле.
Утром проснулись и увидели метрах в двадцати собаку. Мираж? Нет, собака вроде бы настоящая. Да ведь это - спасение! Значит, где-то поблизости люди, они помогут, накормят.
- На-на-на! Иди сюда.
Собака глядела на незнакомцев, наклонив голову набок. Одно ухо у нее вздрагивало.
- Полкан! Бобик! Рекс!
Собака отвернулась и побежала. Пятеро грязных, усталых, обросших щетиной людей бросились за ней.
Только бы не отстать! Только бы не потерять пса из виду!
К вечеру они вышли к ярангам. Лают собаки, кричат что-то ребятишки, напряженно всматриваются в пришельцев женщины.
- У-у-у! - гудит чукча, подражая гулу мотора. Мол, видела самолет, когда он летел вдоль берега. Мол, понимает, что перед нею летчики.
Чай. Моржовое мясо. Они не могли даже сказать, вкусное оно или не вкусное. Главное - есть еда. Есть крыша над головою, огонь жирника, люди.
Вскоре вернулись с охоты мужчины, пообещали проводить Красинского и его товарищей к заливу Лаврентия.
Хочется спать. Как хорошо спать в сухой яранге, на мягких шкурах. Еще минуту слышны голоса чукчей, потом Красинский куда-то проваливается...
Лишь восемнадцатого сентября, почти через месяц после гибели самолета, добрались они до поселка в заливе Лаврентия.
- Где "Ставрополь"? - первым делом спросил Красинский.
- Был здесь, ушел к острову Врангеля, - ответили ему. - По дороге во Владивосток опять зайдет сюда.
У Красинского отлегло от сердца. Капитан Миловзоров пробьется к Ушакову. Он самый опытный, самый удачливый капитан на Дальнем Востоке.
Когда-то был спор с Миловзоровым, что лучше, надежнее для связи с островом Врангеля - самолет или пароход? В прошлом году Красинский доказал преимущества авиации. Теперь, видимо, Миловзоров возьмет реванш.
Успеха ему! Попутного ветра!
В конце сентября в бухте Лаврентия снова прозвучал басовитый гудок "Ставрополя". Красинский выскочил из дома. К берегу шел катер. На нем был капитан Миловзоров.
- Почему вы здесь? - первым спросил капитан у Красинского. - Разве... Что-нибудь случилось?
- Потом об этом. Были на острове? Видели Ушакова?
Миловзоров тронул усы, выдохнул:
- Нет.
- И вы...
- Самолет тоже не долетел?
- В Колючинской губе остались без машины. Ее разбило волнами.
- А я думал...
Они несколько минут молчали, не глядя друг другу в глаза. Миловзоров сказал:
- Поздно. Слишком поздно "Ставрополь" пошел к острову. Там уже зима. Если бы сразу туда... Придется нашему другу подождать до будущего года. Выдержат они там?
- Должны.
- Ушаков ждал и самолет, и пароход. Представляю, как он там волнуется. Я виноват перед ним. Не пробился...
- Они продержатся, Павел Григорьевич. А следующим летом мы обязательно будем у них.
"Ставрополь" пополнил запасы угля и отправился во Владивосток. Была холодная, мглистая осень. Часто штормило. В свободное от вахты время Миловзоров угощал Красинского чаем собственной заварки. Они мало разговаривали, а если и начинался разговор, то только об Ушакове, о поселке в бухте Роджерса.
В один из таких дней в каюту капитана принесли радиограмму.
"Срочно. Красинскому. Немедленно сообщите соображения посылке остров Врангеля зимнее время самолет или экспедицию на собаках. Арктическая комиссия".
Самолеты? Ведь приближается полярная ночь. И как можно пройти пролив Лонга на собаках? Красинский не понимал, откуда взялись столь рискованные проекты.
Наверное, в Москве считают, что люди на острове Врангеля нуждаются в срочной помощи.
КОНЕЦ ЧЕРТА
С приближением зимы совсем захандрил доктор Савенко. Он не скрывал, что мечтает об одном: расстаться наконец-то с островом.
Мало осталось на складе сахару и жиров.
Появилась цинга. Почему-то околели две ездовые собаки.
И снова эскимосы потянулись к шаманам. Зарокотали в ярангах бубны. Шаманы "вызывали" духов, "разговаривали" с чертом, "лечили" от разных болезней.
Шаманов на острове было четыре. Аналько, самый популярный. Тагъю и два его брата - Етуи и Кмо.
- Многовато шаманов-шарлатанов, - жаловался доктор. Ему они мешали лечить эскимосов.
- Ваши конкуренты, - посмеивался Павлов. Он видел, что у доктора плохое настроение, и старался разговаривать с ним в шутливом тоне. - Шаман может вызвать духа болезни, поговорить с ним. А вы? Сунете градусник, постучите по ребрам, дадите проглотить горькое лекарство. Эскимосу страшно. И на бубне вы не умеете играть, не поете. Хотите, сделаю вам настоящий шаманский бубен?
- Вы все смеетесь. Мне не до смеха. Я лечу, эскимос принимает лекарства и зовет в ярангу шамана. Потом шаман заявляет, что болезнь прогнал он.
- Вся слава ему, да? И шаман не отказывается от платы за работу. Значит, он что-то делает, трудится. После того как поговорит с духами, валится на пол без сил.
- И мне прикажете дергаться, как полоумному?
- Не сердитесь, доктор, на мои шутки. Эскимос всю жизнь провел в соседстве с шаманом. Привык к нему, к его заклинаниям. Суеверия не исчезают вмиг.
- Надо утихомирить шаманов. Особенно Аналько разошелся. Это жулик высокого класса. Лечу я как-то Агык, у бедной женщины от полусырого мяса все время боли в животе. Лечение медленное, нужна диета, нужно лекарства пить в строго определенные часы. Дело идет к выздоровлению. И тут муж Агык, ему лечение показалось очень уж долгим, зовет к своей жене Аналько. Тот ставит диагноз: от Агык отлетела тень. Вы слышали нечто подобное?