— Понимаешь-понимаешь, — поддразнил отца Ефим Викторович, — просиживая штаны — я служу государству!
— Я тебе куплю сколько надо штанов, только не хныкай, будь мужиком. — Виктор Ефимович исподлобья поглядел на сына, и взгляд его потеплел, с лица сошла нездоровая полнота, сизая багровость уступила место рдяному румянцу.
— Отец, а ты так не расстраивайся из-за меня, все будет нормально. — Ефим Викторович выкатил кресло из-за шкафа. — Вот, садись в свое кресло, оно для тебя, как витамины, как импортное лекарство от сердечной недостаточности.
— Лучше, чем витамины, лучше, чем лекарство. — Лесин-старший плюхнулся в любимое кресло и задрал ноги. — Ниночка! — заорал он благим матом. — Твою мать! Неси быстрее свои подносы.
Ниночка мгновенно отворила дверь, будто ждала грозного окрика и быстро расставила угощение на маленьком столике. Она разлила коньяк в рюмочки, поставила два пустых бокала для других напитков и вышла, размахивая подносом, как веником в бане. Виктор Ефимович проводил Ниночку гневным взглядом, но ничего не сказал, взял со столика рюмку, наполненную янтарной жидкостью, посмотрел на свет, побулькал и негромко стукнул о другую рюмку, предназначенную для сына.
— Давай, сынок, помянем моего хозяина.
— Чокаться нельзя же, — сказал Фима, поднимая рюмку.
— Нельзя чокаться, — согласился Виктор Ефимович, — а я и не чокнулся. Это я так, тебе предлагаю помянуть моего хозяина — Кучинского Сергея Петровича. Хорош-ш-ший был мужик!
— Хороший. Был. Мужик. — эхом отозвался Лесин-младший.
— Не дай бог никому такую смерть. Тоже жизнью был недоволен, и все ему не этак, и все ему не так. На том свете ему, наверное, так, — ворчливо сказал Виктор Ефимович, опрокинув одним махом содержимое рюмки.
— Мокруху не раскрыли? — спросил Ефим, чуть пригубив из рюмки.
— Ты пей, не ставь на стол, — приказным тоном велел Лесин-старший. — Нельзя ставить на стол недопитое. Пей-пей. — Проследив взглядом за сыном, так ли он выполняет ритуальные поминки, Виктор Ефимович строго добавил: — Не ты меня должен спрашивать, раскрыли мокруху или нет, а я тебя… Кто у нас действующий сотрудник?
— Ну, я, — нехотя кивнул Лесин-младший, — что с того?
— Вот тебе и дело, ты не штаны просиживай, а отслеживай, кто работает по мокрухе, какие версии по делу, что нового в расследовании. Хныкать ты мастер, а делом кто заниматься будет? Отец не вечный…
— Пап, ладно тебе, ты еще вон какой здоровый, коньяк пьешь, в баню ходишь, на Ниночку заглядываешься.
— Смотри ты, матери не проговорись, — Виктор Ефимович завертел головой, будто в кабинете был кто-то посторонний.
— Не проговорюсь, успокойся. По мокрухе твоего хозяина, безвременно ушедшего из жизни, собирается работать Юмашева. — Фима захватил пухлыми губами два бутерброда с копченой колбасой, кусочки зелени торчали у него изо рта, как две косички.
— Кто? — прорычал Лесин-старший. — Юмашева? А ей с какого хрена в это дело соваться?
— На ее территории семь мокрух за один месяц. — Фима затолкал косички зелени в рот и, продолжая жевать, добавил: — Ее в Москву вызвали, хотят в звании понизить.
— И что? Понизили? — Виктор Ефимович оттолкнул от себя рюмку, рюмка, зазвенев, упала и покатилась по столику. Он поймал ее широкими пальцами и долго пристраивал в тесное окружение бутылок, рюмок, бокалов, чашек, затем захватил ее большим пальцем и оставил у себя в руке.
— Нет, пока не понизили, все ждут, когда она вернется из Москвы. Небось приедет мрачная, злая, начнет срывать зло на подчиненных. Вытащит всех сотрудников с больничных, с учебы, из отпусков, начнет устраивать строевые смотры, проводить инструктажи, рейды. — Ефим прожевал бутерброды и нацелился взглядом на другую тарелочку, где плотными рядами отдельно лежали кусочки белого хлеба и отдельно розовые ломтики лосося.
— Что же ты мне, твою мать, главного не говоришь? Юмашеву в Москву вызвали по уголовным делам, а я ничего не знаю. А ты начинаешь тянуть кота за хвост, надо служить, не надо служить… Твою мать! — Виктор Ефимович сердито отвернулся от сына.
— Пап, я и пришел к тебе, чтобы рассказать новости. У нас в Главке такое творится! — Фима положил на кусочек белого хлеба несколько ломтиков лосося и долго поправлял кусочки, чтобы одним махом отправить в рот, не уронив при этом ни одной крошки.
— В Главке все время что-нибудь творится, — отмахнулся Виктор Ефимович, — ты мне про Юмашеву расскажи.