Василий Шукшин
НАЧАЛЬНИК
С утра нахмурилось; пролетел сухой мелкий снег. И стало зловеще тихо. И долго было тихо. Потом началось… С гор сорвался упругий, злой ветер, долина загудела. Лежалый снег поднялся в воздух, сделалось темно.
Двое суток на земле и на небе ревело, выло. Еще нестарые, крепкие на вид лесины начинали вдруг с криком клониться и медленно ложились, вывернув рваные корни. В лесу отчаянно скрипело, трещало.
Одиннадцать человек лесорубов с дальней делянки остались без еды. Еще до бурана, объезжая работы, к ним заехал начальник участка, сказал, что машина с продуктами к ним вышла. И начался буран. Начальник остался на делянке.
Двенадцать человек, коротая время, спали, курили, «забивали козла», слонялись из угла в угол. Разговаривали мало. Когда сорвало крышу с избушки, малость поговорили.
— Долго держалась, — сказал начальник, с треском выставляя кость домино на грубо струганный стол из плах.
— Держалась, держалась, держалась, — повторил лесоруб с огромными руками, мучительно раздумывая, какую кость выставить. И тоже так треснул об стол, что весь рядок глазастых шашек подпрыгнул. Четверо игроков молчком аккуратно восстановили его. Потом задумался третий… Тоже с треском выставил кость и сказал:
— Додержалась!
— Угорела! — сказал четвертый и выставил не думая. — Считайте яйца.
На третьи сутки чуть вроде поослабло.
Начальник надел полушубок, вышел на улицу. Минут десять его не было. Вернулся, выбил из шапки снег, снял полушубок. Все ждали, что он скажет.
— Надо ехать, — сказал начальник. — Кто?
Трактористов было двое: Колька и Петька. Колька глянул на Петьку, Петька — на Кольку. Оба ребята молодые, здоровые.
— Что, стихает?
— Маленько стихает. — Начальник посмотрел на Кольку, усмехнулся. — Ну кто?
— Ладно — я, — сказал Колька; один раз Колька, пользуясь переездом, крупно подкалымил на тракторе — перевез сруб и пару дней гулял, а сказал, что стоял с пробитой прокладкой. Большеротый начальник знал это и всякий раз, здороваясь с Колькой, криво улыбался и спрашивал: «Ну, как прокладки?» Колька ждал, что его потянут за тот калым, но его почему-то не тянули.
Колька стал собираться.
Ему советовали:
— От ключа выбивайся на просеку, там счас не так убродно.
— Где, на просеке?
— Но.
— Скажи кому-нибудь. Наоборот, надо от ключа влево…
— Не слушай никого, Колька, ехай как знаешь.
— Можа, обождать маленько? — предложил Колька и посмотрел на начальника. Тот, нахмурившись, колдовал что-то в своем блокноте.
— Иди сюда, — сказал он. — Смотри: вот ключ, вот просека — поедешь просекой. Доедешь ей до Марушкина лога — вот он, снова повернешь на дорогу, там где-нибудь он стоит. Попробуйте буксировать. Не выйдет, тогда возьмите побольше на трактор… Сала, хлеба. В зеленой канистре, под кулями, спирт — возьмите.
Лесорубы переглянулись. Кто-то хмыкнул.
— Та канистрочка давно уж теперь в кабине, рядом с Митей. Он с ей беседует.
— Похудела канистра, ясно.
— Да-а, Митя… Он, конечно, не только канистру уговорит…
Начальник не слышал этих замечаний.
— Можа, переждать малость? — еще раз предложил Колька. — А?
Начальник захлопнул блокнот, подумал.
— По подсчетам, у него кончилось горючее часов пять назад. Ты будешь ехать часа три… Восемь. Давай. Часов через шесть ждем вас.
Колька шепотом сказал что-то и пошел на улицу. Минут через десять противно застрекотал пускач (пусковой моторчик) его трактора, потом глухо взревел двигатель…
— Поехал, — сказал один лесоруб.
Другие промолчали.
Митька Босых, деревенский вор в прошлом, поэт, трепач и богохульник, ругался в кабине матом. Его занесло вровень с кузовом; пять часов назад сгорела последняя капля горючего.
— Погибаю, пала! — орал Митька. — Кранты!.. В лучшем случае — членовредительство.
Зеленая канистра была с ним в кабине, и она действительно слегка «похудела».
Митька отхлебнул еще из канистры и закусил салом.
— Жись!.. Как сон, как утренний туман, пала…
Вдруг сквозь вой ветра ему почудился гул трактора. Подумал, что — показалось, прислушался: нет, трактор.
— Ура-а! — заорал Митька и полез из кабины. — Роднуля! Крошечка моя!..
Трактор с трудом пробивался; он то круто полз вверх, то по самый радиатор зарывался в сугроб, и тогда особенно натруженно, из последних своих могучих сил ревел, выбираясь, дымил, парил, дрожал, лязгал, упорно лез вперед. Колька был отличный тракторист.
Увидев занесенную машину и Митьку около нее, Колька остановился, оставил трактор на газу, вылез из кабины.
— Припухаешь?!
— А?!
— На!.. Канистра живая?
— А?!
Ветер валил с ног; дул порывами: то срывался с цепей, тогда ничего вокруг не было видно, ровно и страшно ревело и трещало, точно драли огромное плотное полотнище, то вдруг на какое-то время все замирало, сверху, в тишине, мягкой тучей обрушивался снег, поднятый до того в воздух. И снова откуда-то не то сверху, не то снизу ветер начинал набирать разгон и силу…
Обследовали машину: буксировать ее можно только двумя или тремя тракторами. Начали перетаскивать продукты на трактор.
— Канистру уговорил?!
— А што, я подыхать должен? Начальник там?
— Там!
— Пусть он про меня в газету пишет, пала… Как я чуть геройски дуба не дал!