Горячие слезы потекли из глаз Власа. Он и не знал, что слезы могут быть на самом деле горячими, как будто кто‑то плеснул на щеки воды из вскипевшего чайника. И он сказал:
– Господи, прости меня, пожалуйста. Я… Прости, что я не люблю этих людей, прости, что презираю отца Понтия и ненавижу Князева, прости, что я желаю мести. Я – гордый. Я думал, что делаю все это ради Тебя. Я был уверен, что Ты нуждаешься в моей помощи. Прости…
Лик Спасителя на иконе сиял.
– …я никогда и ничего не сделал доброго для Тебя… – Влас не выдержал и зарыдал, но как‑то странно, почти без звука, безмолвно сотрясаясь внутри себя…
– Теперь Я вижу, что ты готов, – сказал Отрок.
Дверь камеры распахнулась, и видение прекратилось.
Вместе с Князевым в камеру ввалилось четверо мужчин криминального вида, явно бывших навеселе.
– Ты готов, Филимонов? – спросил Князев.
– Готов, – спокойно ответил Влас.
– Очень хорошо. Повторяй за мной: я отрекаюсь от Сумасшедшего, якобы приходившего ко мне под видом Христа. Я отрекаюсь потому, что если я не отрекусь от Него, то весь мир отречется от меня. Повторяй!
– Я не отрекусь от Христа, даже если весь мир отречется от меня, – твердо сказал Влас.
Князев побледнел и тихо спросил:
– Это всe?
– Всe, – ответил Влас.
– А жаль, мог бы еще пожить…
Презрительно обведя взглядом скучившихся уголовников, Князев объявил:
– Ребята, перед вами сумасшедший. Но он не простой сумасшедший. В зоне он стучал нам на ваших братьев. За что и был досрочно освобожден. Он – стукач, ребята. Сделайте его тут. За это получите обещанное вознаграждение. Сроки вам, конечно, немного набавят, но совсем немного! Зато на зоне будете отныне жить по-королевски. Вам ведь терять нечего, так и так сидеть.
– Не митингуй, начальник, все ясно, – перебил Князева старый зэк. – Опустить его сначала, или как?
Князев брезгливо поморщился:
– Хорошо было бы опустить, но на это нужно время, а времени у нас нет. Кончайте его. Ну, чтобы потом на пьяные разборки было похоже, со смертельным исходом, разумеется. Не мне вас учить.
– Будь спок, начальник. Иди, газировочку попей за наше здоровье. А этого гада можешь считать покойником.
Князев вышел, аккуратно закрыв за собой дверь.
По команде старшего уголовники заломали Власу руки, хотя тот и не думал сопротивляться, и потащили к столбу, стоявшему в середине камеры. Сняв с себя ремни, они прикрутили ими Власа к столбу. Потом отошли к стене, достали заточки и приготовились кидать их в приговоренного к смерти. Власу вспомнилась Василиса, и он прошептал почти беззвучно:
– Встречай меня, Василек. Сейчас и я узнаю, что значит видеть звезды сквозь прутья решетки.
Старший зэк жестко потребовал:
– Признавайся! Сдавал братков?
– Нет, не сдавал.
– Врешь, сука! Огонь, ребята! – крикнул старший и первым метнул заточку. За ним стали целиться и кидать другие.
Первая заточка попала Власу в шею. Он вздрогнул от неожиданно близко брызнувшего фонтанчика крови. Удар заточки как будто отворил заветную дверь, и оттуда он услышал свой собственный голос:
– Я видел белые крылья,
белые, белые, белые.
Я видел черные стрелы,
черные, черные, черные.
И я перестал быть сильным,
и я перестал быть смелым,
чтоб в силу Твою облечься
и багряницей укрыться,
Страдающий мой Спаситель.
Потом пришла тишина и принесла тепло и покой. Она заполнила собой все. Неожиданно для Власа трудная прежде Иисусова молитва полилась в его сердце сама собой, как живой весенний ручей. Подобное он переживал только однажды, после разговора с Гостем в камере смертников.
Перед глазами Власа поплыло. Казалось, кто‑то проводит невидимой губкой по картине, нарисованной красками на стекле. Раз – и нет одной части картины, два – и нет другой, три – и нет третьей, а под красками открывается чистое прозрачное стекло, за которым – сияние белого неземного света. И остался один Свет. Свет, в Котором нет никакой тьмы.
Глава пятьдесят четвертая.
На Земле
Прямо в прихожей сияющий Влад бухнулся перед Машей на колени и положил к ее ногам букет цветов, который она тут же испуганно подняла. Влад выпалил: