Он препарировал и анатомически описал зародыш. Он препарировал (по его словам) «головы различных животных, чтобы выяснить, из чего состоят память, воображение и т. д.».104 Он провел эксперименты с рефлекторным действием и объяснил механизм, с помощью которого глаз подмигивает при приближении удара.105 Он разработал теорию эмоций, напоминающую теорию Уильяма Джеймса и Карла Ланге: внешняя причина эмоции (например, вид опасного животного) автоматически и одновременно порождает ответное действие (бегство) и соответствующую эмоцию (страх); эмоция является сопровождением, а не причиной действия. Страсти уходят корнями в физиологию и должны изучаться и объясняться как механические действия. Сами по себе они не плохи, ведь они — ветер в наших парусах; но если их не обуздать разумом, они могут поработить и разрушить личность.
Вся Вселенная, за исключением Бога и разумной души, может рассматриваться как механическая. Помня о Галилее и инквизиции, Декарт старается представить эту идею как гипотетическую: если предположить, что Бог создал материю и наделил ее движением, то можно представить, что мир в дальнейшем будет развиваться по законам механики, без вмешательства. Естественное движение материальных частиц во вселенной без вакуума приняло бы круговую форму, что привело бы к появлению разнообразных вихрей или водоворотов. Солнце, планеты и звезды, возможно, образовались в результате концентрации частиц в центрах этих вихрей. Как каждое тело окружено вихрем мелких атомов, что объясняет когезию и притяжение, так и каждая планета заключена в вихрь частиц, который удерживает ее спутники на орбите. Солнце — это центр огромного вихря, в котором планеты вращаются вокруг него по кругу. Это была гениальная теория, но она рассыпалась, когда Кеплер доказал, что орбиты планет эллиптичны.
Декарт предположил, что если бы наши знания были полными, мы могли бы свести к механическим законам не только астрономию, физику и химию, но и все жизненные процессы, за исключением самого разума. Дыхание, пищеварение, даже ощущения — все это механические процессы; посмотрите, как благотворно подействовал этот принцип в открытии Гарвеем циркуляции крови. Декарт уверенно применял механическую концепцию ко всем действиям животных, поскольку отказывался приписывать им способность рассуждать. Возможно, он чувствовал религиозную необходимость совершить эту несправедливость по отношению к животным; ведь он основывал бессмертие души на нематериальности рационального разума, и если бы животные тоже обладали таким разумом, они тоже были бы бессмертны — что могло бы доставить неудобство если не любителям собак, то, по крайней мере, теологам.
Но если человеческое тело — это материальная машина, то как нематериальный разум может воздействовать на него или управлять им с помощью такой немеханической силы, как свободная воля? В этот момент Декарт потерял уверенность в себе; в отчаянии он ответил, что Бог организует взаимодействие тела и разума таинственным образом, за пределами нашего конечного понимания. Возможно, предположил он, разум воздействует на тело через шишковидную железу, которая расположена в средней части мозга.
Самым опрометчивым поступком в жизни Декарта стала его просьба к Мерсенну разослать предварительные копии «Медитаций» различным мыслителям с предложением представить критические замечания. В ответ Гассенди с галльской вежливостью разнес доводы Декарта;106 Священника не убедил онтологический аргумент в пользу существования Бога. Гоббс возразил, что Декарт не доказал независимость разума от материи и мозга. В частном порядке (по словам Обри) Гоббс «был склонен сказать, что если бы Декарт занимался исключительно геометрией… он был бы лучшим геометром в мире, но его голова не годилась для философии».107 Гюйгенс был согласен с Гоббсом и считал, что Декарт соткал роман из метафизических сетей.
Теперь, опираясь на три столетия дискуссий, легко указать на слабые места этой смелой первой современной «системы» философии. Идея свести философию к геометрической форме обрекла Декарта на дедуктивный метод, в котором, несмотря на эксперименты, он слишком безрассудно полагался на свое чутье в рассуждениях. Делать ясность, отчетливость, живость и непосредственность идеи критерием ее истинности было самоубийственно, ведь на этом основании кто осмелится отрицать вращение солнца вокруг земли? Утверждать, что Бог существует, потому что у нас есть ясное и отчетливое представление о совершенном и бесконечном существе (а есть ли оно у нас?), а затем утверждать, что ясные и отчетливые представления заслуживают доверия, потому что Бог не стал бы нас обманывать, — это такая же круговая и сомнительная форма рассуждений, как и планетарные орбиты Декарта. Эта философия пропитана средневековыми схоластическими концепциями, которые она предлагала отвергнуть. Сомнения Монтеня были более основательными и прочными, чем у Декарта, который просто удалял традиционные глупости, чтобы освободить место для своих собственных.