Едва отдышавшись, Фаина поднялась по некрутым ступенькам, взялась за холодную, заиндевелую ручку. Обитая для тепла зеленым брезентом дверь открылась легко, в лицо повеяло теплым воздухом, густо настоенным на привычных запахах лекарств.
Старая акушерка, действительно, оказалась здесь, она сидела в своем крохотном «кабинете», рассматривала какую-то бумагу, близко держа ее перед глазами. Она ничуть не удивилась Фаине, указала на единственный стул:
— А-а, Фаиночка… Ну, садись, садись. Ты сейчас прямо оттуда? Ах, Алексей Петрович, Алексей Петрович, бедняжка… Так все это неожиданно, не верится даже, что Алексей Петрович никогда больше не придет в больницу, не постучит своей палочкой по коридору… Пусто стало без него, ты чувствуешь, Фаиночка? Жалко Полину Ивановну, как она теперь, бедненькая, будет жить одна. Может, вечерком заглянем к ней, Фаиночка? Нельзя ее сейчас оставлять одну.
Отложив бумагу в сторону, она повернулась к Фаине, обеспокоенно спросила:
— Да что это с тобой, Фаина? С лица вся изменилась, заболела никак, а?
Фаина сидела на стуле сгорбленная, с опущенной головой, не сводила остановившегося взгляда с приметного сучка на половице. Срезанный сучок до странности был похож на глаз человека. Глаз этот немигающе, жутко смотрел прямо на нее.
— Екатерина Алексеевна… — голос Фаины был чужой, надорванный. — Екатерина Алексеевна, я должна сказать… у меня…
Голос ее осекся. Старая акушерка встревожилась не на шутку, принялась мягко, но настойчиво добиваться:
— Фаина, да что с тобой в самом-то деле? Чем ты так расстроена? Может, тебе не надо было ходить туда, на кладбище? Ну, ну, не молчи!..
Фаина помотала головой, затем, решившись, чуть слышным шепотом прошелестела:
— У меня, Екатерина Алексеевна… будет ребенок…
Губы у нее запрыгали, из глаз брызнули слезы, закрыв лицо ладонями, уронила голову на стол. В первую минуту Екатерина Алексеевна несколько растерялась, но тут же суетливо поднялась со своего места, подошла близко к плачущей Фаине, осторожно погладила ее по плечам.
— Что же такого, Фаиночка? Теперь надо только радоваться, а ты в слезы… Не думай, я ведь все знаю, как у вас с Георгием Ильичом… Не бойся, девочка, все будет хорошо, вот увидишь. Я тебе помогу. Впервой-то, конечно, страшновато кажется, не ты одна так боишься. Ничего, поженитесь с Георгием Ильичом, ребеночек родится, и наладится все. Глупая, глупенькая ты девочка, ну, перестань!
Не поднимая головы от стола, Фаина вся затряслась и сквозь громкие всхлипывания стала бессвязно выкрикивать:
— Ой, что же мне теперь делать!.. Не нужен он мне, не нужен, не хочу ребенка от него! Если могла, я бы своими руками… Не люблю его, ненавижу! О-о, что же делать? Помогите, Екатерина Алексеевна, милая, помогите! Я не хочу от него ребенка, вы ведь знаете, что делать в таких случаях!.. Господи, пожалейте меня, милая! Я вытерплю, все вытерплю. Только не надо мне ребенка, сделайте так. Не хочу, чтобы он был от него, вы слышите, не хочу! О-о, дура я, дура…
Фаина забилась в рыданиях, стуча головой о стол и не чувствуя боли. Потом она подняла опухшее от слез лицо, с отчаянной решимостью и мольбой взглянула на старую женщину:
— Екатерина Алексеевна, вы должны мне помочь. Только к вам одной обращаюсь! Если вы не поможете мне, я пойду искать, чтобы помогли другие. Все равно найду, сделаю, что надо. Не хочу ребенка от человека, который стал для меня ненавистным! Не хочу, да поймите вы меня, он стал противен мне… он ведь оказался совсем не таким… Он страшный человек, он такой… грязный!
Екатерина Алексеевна обняла Фаину за плечи, притянула к себе и принялась вполголоса успокаивать, точно перед нею была кем-то сильно обиженная и донельзя огорченная девчонка:
— Перестань, Фаиночка, нельзя тебе так, нельзя… Ты расстроилась и сама не понимаешь, о чем говоришь. Раз не получилось у вас любви, забудь о нем. Мне ведь неизвестно, что произошло между вами, а коль сама говоришь, что ошиблась в человеке, значит, не врешь. И не надо стараться силом быть милой… Бывает, что обманываются в любви, ох, как бывает, не ты одна такая… А сейчас тебе о себе надо подумать. И почему хочешь избавиться от ребенка? Уж ты извини, я с тобой наравне говорю, как с женщиной. Коли его разлюбила, так ребеночек-то причем здесь? Он-то не виноватый, ничем тебя не обманул… Будет у него настоящий отец, ты покуда молода, все впереди, жить да жить! Уж поверь мне, старому человеку: лишишься первого ребеночка — век будешь жалеть, ан не вернешь, поздно. Нехорошее дело ты задумала, нехорошее и страшное. Роди, Фаиночка, роди, не станет никто над тобой смеяться, если ты этого боишься. Люди все поймут, чай, не слепые они. И не бойся ничего, не одна ты на свете, люди кругом. Ошиблась если по молодости, так впредь больше не будешь, умнее станешь. И то поймешь, что при жизни человеку не одни только цветочки собирать, а и горькую ягодку глотать… Не худа я тебе желаю, и никто из наших не кинет тебе в глаза песочком. Знаю, люба ты была Алексею Петровичу, как на свою дочку он смотрел на тебя, не думай, что с виду был строг. Строгий он был, да добрый, справедливый. Хоть и не говорил он тебе про это, а видела я, что ищет он в тебе замену для себя. Правда, правда, Фаиночка… Был бы он жив, сказал бы тебе то же самое, что я тебе сейчас говорю. Знал он людей, хорошо умел видеть, что у них в груди, под одежей… Так-то вот, Фаиночка, давай-ка о жизни будем думать.