Атабаевская больница помещалась уже на новом месте, на что от главного врача Соснова потребовалось немало сил и хождений по разным начальственным порогам. Новый корпус получился на славу, а поблизости поставили два одинаковых дома для врачей. Но Алексей Петрович оставался чем-то недовольным и не упускал случая поворчать, что квартира для троих слишком велика, надо бы половину отгородить капитальной стеной и впустить туда еще кого-нибудь из врачей. Однако новой больницей втайне он гордился: другой такой в округе покамест не было.
Соснов, как говорится, угодил в самое пекло — его назначили в полевой госпиталь. Он аккуратно писал Поленьке каждую неделю, в письмах ни разу не обмолвился, что «воюет», можно было подумать, будто его просто перевели в другую, далекую больницу: «…работы много, устаю больше, чем дома, и все на ногах… Пишет ли тебе Митя? Как насчет железной печурки?»
Полина Ивановна, как уважительно называли ее в Атабаеве, все еще продолжала работать медсестрой в больнице. Оставшись одна, без поддержки мужчин, она не жаловалась, молча носила в себе свои горести и тревоги. Железную печурку ей все-таки пришлось купить, расплатилась новеньким выходным костюмом Алексея Петровича. О том, чтобы жить на зарплату, нечего было и думать: за пуд картошки на базаре заламывали триста рублей, что равнялось почти целому месячному заработку Полины Ивановны.
А потом пришло письмо, надписанное чужой рукой. Полина Ивановна положила то письмо на стол перед собой и, не найдя в себе смелости распечатать его, дрожащими руками закрыла лицо. «Господи, которого из двоих?» А когда, наконец, решилась, запрыгали перед глазами черные буквы: «Ваш сын старший лейтенант Соснов Дмитрий… пал смертью героя. Похоронен возле деревни… района… области…»
Старший лейтенант Соснов Дмитрий вместе с экипажем сгорел в танке.
После окончания войны Алексей Петрович вскоре демобилизовался — великая нужда в хирургах отпала. Шагнув через порог, он осторожно поставил в угол свой потертый, поистрепавшийся чемодан, скинул с головы военную фуражку с зеленым околышем и долгим взглядом обвел стены, словно отыскивал глазами иконы, примериваясь перекреститься. Полина Ивановна подбежала к нему, всхлипнула и спрятала лицо на его груди. Алексей Петрович минуту постоял, поглаживая руками худенькие ее плечи, а потом, стараясь придать голосу строгость, с укоризной сказал:
— Поленька, ты опять плачешь? Я так и знал…
Полина Ивановна оторвалась от него и с упреком посмотрела мужу в глаза: ну, зачем он так говорит? Ведь он всего два раза видел, как она плачет. Первый раз в тот день, когда спросил, смогли бы они жить вместе, а в другой раз она незаметно всплакнула, провожая на фронт Митю. А тех слез, которые были у нее, пока она жила одна, Алексей Петрович видеть не мог, выходит, зря он укоряет ее тем, что часто плачет.
Алексей Петрович поцеловал жену в лоб, и она про себя отметила: «В губы не поцеловал, должно быть, сильно постарели мы оба…»
— Поленька, ты где-то поцарапала себе щеку, кровь побежала, — забеспокоился Алексей Петрович. — Надо смазать йодом.
Полина Ивановна успокоила его:
— Ничего, пройдет. Это я об твой орден неосторожно…
Потом они рядышком присели на диван, Алексей Петрович незаметно от жены водил глазами по стенам, наконец, решился спросить, куда она девала Митины фотокарточки. Полина Ивановна объяснила, что спрятала их в комод, потому что на стене они от солнца начали желтеть и трескаться. Алексей Петрович строго взглянул в подозрительно замигавшие глаза жены и после некоторого молчания сказал, что Митину фронтовую фотокарточку, ту самую, где он снят в форме танкиста, надо отдать увеличить и заправить в рамку под стекло. Только не забыть напомнить мастеру, чтоб рамку он закрасил светлым лаком.
Вечером Алексей Петрович помылся в бане и попросил свою старую, довоенную одежду, а китель и шинель с майорскими погонами вынес в чулан. У жены он также попросил шерстяные носки, виновато объяснив, что в бумажных носках ему жестко ступать, с ногами что-то неладно. На следующий день с утра направился в больницу, прошелся по всем палатам, встретился со старыми работниками, познакомился с новыми. Приказа о восстановлении Соснова в должности главного врача еще не было, но он уже успел пропесочить молоденькую фельдшерицу, обнаружив в операционной нестиранный халат. После такого случая старые работники, хорошо помнившие Алексея Петровича, заметили, что характер его сильно изменился, видимо, повлияла война…