Сон к нему не шел. Перед глазами его в стремительном вращении возникали картины далекого прошлого. Он как бы просматривал свою жизнь с экрана, сидя в пустом кинозале, но картина была немая, и части в ней были перепутаны.
И вместе с тем он пытался связно думать о другом. В мозгу его, как навязчивый мотивчик немудреной песенки, неотступно проносились неизвестно откуда взявшиеся слова: «Все, что было, вновь заныло… Все, что было, вновь заныло…» А тянущая боль под сердцем не утихала, мысль его тут же откликалась на эту боль. Он думал о том, что вот в детстве человек ушибается, падает на острые камни, но рубцы от этих ушибов сглаживаются со временем. А если ранят, причиняют жгучую боль уже взрослому человеку? Нет, его не бьют. Его унижают, оскорбляют, мнут его душу ногами. А человек ни в чем не повинен. Просто он во всем честен. Тогда как? Рубцов не видно. Но они есть, есть! Рентгенологи их тоже не замечают, они равнодушно пишут: «Сердце без видимых изменений…» Но боль есть, она не может возникнуть просто так, без видимой причины. Отчего же такая боль с левой стороны груди, там, где уже не очень бодро бьется сердце?
…В одну из ночей лета девятьсот тридцать седьмого года главного врача Атабаевской больницы Алексея Петровича Соснова подняли с постели спящего и, не вдаваясь в какие-либо объяснения, посадили в телегу и повезли в районный городишко. В течение долгих месяцев Поленька не получала от него никаких известий, на ее расспросы никто толком не мог или не хотел ответить. В глазах ее поселилась безгласно кричащая скорбь, при встрече с ней люди отворачивались, боясь встретиться взглядами. Ей без обиняков предложили освободить больничную квартиру, тогда они с Митей поселились в тесной комнатушке у сердобольной женщины, которой Соснов когда-то, оказывается, сделал удачную операцию. С работы пока Полину Ивановну не гнали, но из медсестер перевели в дежурные няни — мыла полы в палатах, выносила горшки, обмывала в большом чане вновь поступающих больных. А вестей о муже все не было.
Лишь спустя неделю после ареста, Соснова вызвали на первый допрос. Допрашивал его Илларион Матвеев. Нет, он ничем, даже единым словом не показал, будто знает или когда-то знал Соснова. Большую власть заимел над людьми бывший писарь волостного исполкома Ларка Матвеев. Надо думать, на теперешней работе ему не позволялось признавать старых друзей-товарищей, если даже кто-то из этих друзей-товарищей когда-то спас тебя от неминуемой смерти, выходил тебя своими руками и делился с тобой последним, не бог весть каким большим куском хлеба, оставляя для себя кусок поменьше…
— Скажи, Соснов, по какой-такой причине ты так часто наведываешься в деревни вокруг Атабаева? Или у тебя так много родни развелось?
— Надо полагать, не по гостям езжу.
— Тогда зачем же?
— На вызовы к больным. На профилактические осмотры.
— Так, так. Ну, а о чем ты беседуешь с народом?
— Я рассказываю людям, как уберечься от болезней.
— Интересно, от каких-таких болезней? Чем же это болеют наши советские люди?
— К сожалению, мы пока не покончили с некоторыми заразными болезнями, а в удмуртских деревнях особенно трудно искореняется трахома. Люди слепнут, а наша задача — вернуть им зрение, буквально открыть глаза…
— Интересно узнать, на какие явления они должны открыть глаза? Можно подумать, что без твоей помощи, Соснов, советские люди не видят великих успехов нашей могучей страны! Не слишком ли много берешь на себя?
— Стараюсь в меру своих сил и возможностей. Народу нужно помочь, он ждет нашей помощи. Не будь народа, не было бы и нас.
— Ты эти разговорчики насчет народа брось, Соснов. Народ прекрасно обойдется без таких, как ты…
— Я люблю и уважаю свой народ и стараюсь по возможности помочь ему. Хотя бы тем, что я врач, могу лечить людей. Я хочу видеть свой народ здоровым и сильным. Я горжусь им и не собираюсь ни от кого скрывать этого. Как и все другие народы, мой удмуртский народ трудолюбив и талантлив!
— Вот как? Выходит, ты националист, Соснов?
— Смотря по тому, кто как понимает это слово. Если борьбу с болезнями вы считаете признаком национализма, что ж, вольны причислить меня в число таковых…
— А уж это позволь знать нам самим, в число каковых мы причислим тебя! Ты не прикидывайся безвинной овечкой, мы о тебе знаем все! Нам известно доподлинно, чем ты живешь и дышишь, Соснов!
Матвеев с сознанием безмерного превосходства оглядел сидящего возле стола Соснова. При мысли, что Матвеев, очевидно, долго отрабатывал этот жест наедине с самим с собой, Соснов невесело усмехнулся. Матвеева это окончательно вывело из себя, голос его сорвался на крик: