— Погоди, Соснов, веселиться! Как бы потом не было слез!
Но он тут же сменил свой гнев на милость, сел на свое место и заговорил с доверительным видом:
— Ну ладно, Соснов, это я просто так сказал. Пойми шутку. Забудь, выкинь из головы вон. Я не желаю тебе худа, как раз наоборот… Помоги нам в одном очень важном деле, и тогда мы ни на час не задержим тебя здесь. Вернешься домой, небось Поленька там скучает. А?
Услышав имя жены, Соснов весь содрогнулся, волна прошлась по спине и груди: как она там с Митей? Что с ними? За себя он был спокоен, тревожило другое: лишь бы Поленьку с Митей не трогали. Когда Матвеев произнес ее имя, ему показалось, будто светлое, дорогое для него имя обволокли тягучие, липкие нити.
— Так вот, Соснов, давай договоримся по-хорошему: поможешь нам, значит, поможешь себе, к дому дорога станет ближе… Между прочим, ты ведь знаешь Кузьму Прохорова?
— Человек в нашей округе известный…
— Вот, вот, пользуется среди населения известностью! А можно узнать, каким образом вы с ним познакомились? При каких обстоятельствах?
Матвеев выжидательно вцепился в Соснова глазами. Пожав плечами, Соснов простодушно объяснил:
— Прохоров человек больной, он несколько раз бывал у меня на приеме. У него начальная стадия туберкулеза. Ему надо начать серьезно лечиться. В противном случае болезнь будет прогрессировать, и его могут отстранить от учительской работы. Вот если бы он смог достать путевку в Крым…
— Ну, это мы ему сделаем, выпишем путевочку, куда следует. Не то что тепло, а и жарко ему будет! В два счета вылечится, кха-кха-кха…
Матвеев со свистом закашлялся, лицо его побагровело, он судорожно потянулся к ящику письменного стола, нашарив там какую-то таблетку, кинул в рот. С трудом отдышавшись, смачно харкнул в проволочную корзину для мусора.
— Чертова простуда. Как думаешь, баня с веником поможет? Ну ладно… Меня вот Прохоров интересует, человеку действительно надо помочь. Он, видишь ли, даже стихами занимается, несколько штук пропустили в газету. Он не показывал тебе свои новые стихотворения? Вот шельмец, получаются они у него. Глядишь, другой Пушкин объявится, а?
И опять-таки Соснов, ни о чем таком не подозревая, чистосердечно рассказал:
— У Прохорова глубоко поэтическая натура, стихи у него действительно получаются хорошие. Он прислушивается к народной речи, пишет без всяких фокусов, оттого его стихи в народе поют под известные мотивы. Кто знает, может, в будущем из него получится настоящий поэт…
— Вот, вот, мы тоже такого мнения о нем! Значит, стихи он сочиняет хорошие, в народе их поют? Постараемся, чтоб этот Прохоров сам запел!.. А скажи, Соснов, какие его стихи больше всего нравятся тебе? Ну вот, к примеру, эти. — Матвеев порылся в бумагах, выхватил один листок и принялся с наигранным чувством читать:
Матвеев положил листок перед собой и прикрыл его ладонью, испытывающе вперился глазами в Соснова.
— Ну, что скажешь? Нравятся тебе эти стихи своего друга?
Взгляды их на какой-то момент встретились. Соснов твердо проговорил:
— Дружбы у нас с ним пока нет, мы просто знакомы. Он больной человек, а я врач. Кроме того, я уважаю его за ясный, добрый ум. Я хочу видеть свой народ здоровым, хочу, чтоб трахома не застилала людям свет. А Прохоров, со своей стороны, стремится стихами пробудить в сердцах чувства любви к родному краю. Он тоже хочет, чтобы родной народ прозрел, увидел и полюбил настоящую культуру. В этом смысле мы с ним как бы единомышленники…
О своих последних словах впоследствии Соснов часто вспоминал с горечью и сожалением. Слова эти были истолкованы совершенно в другом смысле, перед ним потрясали бумажкой, где были слово в слово записаны «признания» самого Соснова. Илларион Матвеев на очередном допросе стучал по столу кулаком:
— Я вашего брата просматриваю насквозь! Ты, Соснов, вместе со своим дружком Прохоровым встал против народа! Понимаешь, ты нарочно построил больницу в лесу, где всегда сырость! Это же вредительство!..
Потом Соснову пришлось долго и томительно ожидать решения своей участи. Все происходящее казалось ему гнетущим, тягостным сном с самыми невероятными поворотами: за тобой гонится кто-то страшный и неведомый с ножом, ты убегаешь от него, но сил уже нет, а преследователь наступает на твои пятки, ты уже затылком чувствуешь его распаленное дыхание, и вот он уже хватает и повергает тебя наземь, упершись коленом в твою грудь, заносит руку, а ты в смертельном ужасе силишься крикнуть, но крик застревает в горле. Последнее, отчаянное усилие… И тут наступает спасительное пробуждение.