Но потом пришла весна, и сугробы, казавшиеся такими неимоверно большими, севшими напрочно, день ото дня стали оседать, со временем и вовсе исчезли, оставив после себя темные круги долго не просыхающей земли. Лес вокруг больницы наполнился дурманящими запахами сосновой смолы, прелой хвои, молодой травы.
А в жизни Фаины будто ничего не изменилось. Правда, перед самым летом ей дали место в коммунальной квартире, а так как места было много, то в коммунальном отделе решили, что к ней можно подселить и второго человека. Вот так они стали жить вдвоем с Томкой. В остальном у Фаины все было по-прежнему. Среди лета вспыхнула дизентерия, в палатах не хватало мест, койки стояли и в коридоре. Тогда всем здорово досталось, Фаина валилась с ног: целый день в больнице, а вечером на попутной телеге, машине, а то и пешком направлялась в соседние деревни читать лекции о предохранении от дизентерии. Она очень уставала, принималась заполнять нужные бумаги на больных — ручка валилась из рук. Дизентерию одолели, стало легче, жизнь ее снова вошла в уже привычное русло. Двадцать четвертая весна ее жизни прошла как-то незаметно, в заботах и ежедневных тревогах больничной работы. Прошло и лето, осень косыми линиями дождя прочерчивает стекла на окнах. Люди издавна подметили, что любовь к человеку приходит весной. Но она и этой весной прошла мимо Фаины где-то стороной. Значит, надо ждать другой, двадцать пятой весны?
Но приметы иногда тоже говорят неправду. Кто сказал, что любовь к человеку приходит обязательно весной? К Фаине она постучалась в междулетье, уже ближе к осени. Только сказать об этом кому-либо она боялась, больше того — страшилась признаться даже самой себе.
Женщина-рентгенолог ушла в очередной отпуск, Соснов позвал Фаину к себе в кабинет и, как бы между прочим, объявил, что ей придется вести рентгеноскопию. Фаина сначала удивилась, потом объяснила главному врачу, что по этой части у нее совершенно нет опыта, если не считать немногих часов занятий в институте. Но Алексей Петрович не стал даже слушать ее.
— На один месяц мы не можем пригласить специалиста со стороны, а рентгеновский кабинет закрывать нельзя. Он нам всегда нужен. Ничего, Фаина Ивановна, вы быстро научитесь, я знаю…
С того дня Фаина с утра совершала обход в своем отделении, потом спешила в рентгеновский кабинет, который помещался в самом дальнем конце хирургического корпуса. Работа здесь была ей внове, она незаметно увлекла ее, только одно плохо — все время в темноте. Фаина никак не могла привыкнуть к тому, что вот каждый день сюда приходит столько людей, она записывает их имена, расспрашивает о жалобах, а самих людей не видит, потому что в рентгенокабинете нельзя зажигать яркий свет, иначе на экране ничего не увидишь. Человек стоит перед ней, она то и дело просит: «Встаньте ближе… вдохните… глубже, еще глубже», при тусклом свете крохотной красной лампочки лишь смутно белеет чье-то лицо. А на экране аппарата вырисовывается неясная тень чьей-то груди, рук, плеч…
Да, работа здесь была интересная. Ходит человек, с виду здоровый, а придет в рентгенокабинет, и все видно, о чем даже не подумаешь. Запомнился Фаине случай: пришел однажды на просвечивание директор здешнего леспромхоза — рослый, здоровенный мужчина. Он недовольна ворчал на врачей, что зря, мол, они гоняют по разным кабинетам здорового человека, а ему надо спешить на работу. Продолжая ворчать, он разделся в темноте, встал к аппарату, Фаина попросила техника включить ток. Вглядевшись внимательно в изображение на экране, она едва не вскрикнула: легкие у директора были изглоданы болезнью! А ведь с виду такой здоровяк, даже не подумаешь, что человек давно болен. Живет в лесу, воздух там у них хороший, а вот поди ж ты… «Вам надо начать серьезно лечиться, — сказала ему Фаина. — Не запускайте болезнь. И обязательно бросьте курить». А директор сказал тогда с горечью: «Эх, доктор, доктор, видно, зря пришел я к вам. Уж лучше бы вовсе не знать… Теперь только об этом и думать? И как я на такой работе от папирос откажусь? До прошлого года в райкоме работал — в день по две пачки выкуривал… Эх, не стоило приходить!»