В воображении Фаины живо предстала картина: во всех атабаевских домах веселье, песни, шумные пляски, на площади перед клубом танцуют под радиолу, эхо разносит музыку над всем селом, повсюду вывешены кумачовые флаги, лозунги из красной материи, по улицам с шумом и гамом бродят молодые люди, взявшись под руки и заняв всю улицу от канавы до канавы. Праздник!.. А в квартире у Сосновых тихо и тоскливо, двое старых людей сидят за столом, пьют чай. Обо всем, о чем только можно, они давным-давно переговорили, теперь молча сидят, каждый со своими невеселыми мыслями. Чай давно остыл, самовар почти холодный. Даже сюда, сквозь плотно закрытые окна с двойными рамами, доносится музыка с площади. Но в доме стоит тишина, и двое старых людей за столом тоже молчат. На них со стены, из покрашенной деревянной рамки, смотрит третий, и тоже молчит. Сын, погибший на войне…
У Фаины даже сердце сжалось и комок подступил к горлу, когда она представила себе эту печальную картину в веселый праздничный день. Она торопливо и горячо пообещала Алексею Петровичу:
— Ну, конечно, Алексей Петрович, я приду к вам, обязательно приду! Так давно не видела милую Полину Ивановну…
— Спасибо. Я так и думал, что согласитесь. Вы славная девушка, Фаина Ивановна. Главное, у вас хорошее, доброе сердце… Идите, отдыхайте, я и так задержал вас. Меня тоже ждут свои дела, ждут больные.
Старый хирург кивнул на прощание и медленной походкой направился в сторону амбулатории. Провожая взглядом его сутулую фигуру с неизменной палкой, она с грустью вздохнула: «И в самом деле он уже старенький, ходить ему трудно… Только людям виду не кажет. Бодрится. Может, оттого бывает строг, что доброту свою не хочет показать. Не строгий он вовсе, а просто так, для порядка… Хорошо, что угадала попасть сюда, в Атабаевскую больницу. Кто знает, как бы еще устроилась в другом месте, а тут люди все хорошие. И Георгия встретила здесь… Ой, только почему-то в последние дни он так изменился, будто подменили его. Со стороны смотреть — приветлив, а на сердце что-то держит. Должно быть, все еще не может простить за ту злосчастную поездку в Тургай… Так мне и надо, сама виновата, заслужила! И вид у него стал такой задумчивый, к нему обращаются, а он словно не слышит. Если б знать, о чем он так… Если б он поделился со мной, я сказала бы ему: „Не печалься, не грусти, милый, вот увидишь, все будет хорошо“. Это твои слова, ты сам мне их так часто говорил, помнишь?»
Взволнованная своими мыслями, Фаина сделала несколько шагов, направляясь к калитке, и тут неожиданно ближние сосны как будто тронулись с места и пошли плавным хороводом, земля мягко поплыла из-под ног. Фаина успела схватиться руками за близкий куст акации, сухой шип вонзился ей в ладонь. Почувствовав боль, она пришла в себя. Сосны медленно встали по своим местам, земля под ногами перестала ходить зыбью.
«С чего это? Должно быть, переутомилась. Вчера целый день отработала, и еще ночь. И не ела почти, аппетита нет. Вот и результат». Но тут, разметав все ее догадки, ворвалась в мозг, заставила гулко забиться сердце другая мысль — жгучая, тревожная и ошеломляющая: «А что, если это от… Боже мой, сколько же прошло с того времени, как Георгий тогда, ночью… ко мне пришел? Господи, что же теперь будет со мной?»
Два существа женского пола могут мирно сидеть за одним столиком, воркуя за чашкой чая на разные интересные темы. Но те же голубки удивительным образом преображаются в двух разъяренных гусынь, когда дело касается кухни. Двое мирных женщин перед топящейся печью — явление редчайшее. Дело в том, что та и другая в равной мере претендуют на главенствующую роль, обе ревностно следят за действиями друг дружки, каждая в отдельности уверена, что таинства кулинарного искусства известны одной ей, и только ей, а у соперницы все валится из рук, у соперницы перекипает и убегает суп, перегорают блинчики, пересыхают посаженные в печь булочки. Как раз об этом с глубочайшим негодованием думает, но по обратному адресу, и соперница. Да, мир тесен, но перед топящейся печью на кухне он сужается непомерно, здесь, на крохотном участке, кипят и бушуют страсти, то и дело вырываясь наружу протуберанцами коротких, но острых стычек.
Фаина с Томой еще накануне вечером условились, что они будут стряпать на праздник. В первую очередь, конечно, шанежки: без румяных, поджаристых шанежек с картофелем праздник не в праздник! Аккуратненькой горкой сложишь их в тарелку, поставишь посреди стола, и будто солнышко заглянет в дом!
— Значит, у нас будут шанежки, так? — загнула палец Фаина.
— Непременно! — Тома воинственно блеснула стеклами очков.